22 июня 1941: тайны больше нет

В-четвертых, также обращает на себя внимание странная и также не характерная для Сталина манера держать вызванных им лиц у дверей своего кабинета. Соблюдая элементарный этикет того времени, вошедшие всегда проходили внутрь кабинета, практически до его середины, докладывали о том, что прибыли по вызову т. Сталина, который в свою очередь когда кратко и сухо, иногда даже просто кивком головы, когда за руку здоровался с вошедшими и далее начинался деловой разговор. В представленном же выше описании Сталин выставлен как невежливый и нетактичный руководитель, чего за ним никогда не наблюдалось, с порога отметающий и само понятие элементарной вежливости, и даже возможность доклада о прибытии явившихся к нему лиц. Да и, откровенно говоря, странно, что он с ходу обратился непосредственно к Фитину, хотя рядом стоял его непосредственный начальник, народный комиссар государственной безопасности СССР Всеволод Николаевич Меркулов. В таких случаях, когда руководитель ведомства приходил вместе со своим непосредственно связанным с темой вызова к Сталину подчиненным, Иосиф Виссарионович начинал разговор с общей фразы типа: «Что можете сказать по поводу представленной Вами информации?», после чего следовал вопрос: «Кто из Вас готов (может) дать пояснения?» — причем зачастую следовало уточнение, адресованное к главе того или иного ведомства: «Товарищ… что можете сказать по данному вопросу?» и только потом очередь доходила до подчиненного.

Так или примерно так происходило всегда. Это была традиционная манера поведения Сталина.

В-пятых, на грани откровенного провоцирования гомерического хохота неуместная своей запредельной неадекватностью фраза из приведенного отрывка — «Нами не обнаружено в архивах КГБ СССР ни одного документа за первую половину 1941 года, который хоть в какой-либо степени вызывал сомнения в правдоподобности указанной информации».

Хотел бы я посмотреть на того человека, пускай даже и сотрудника КГБ, сотрудника разведки, которому в 1989 г. позволили бы рыскать по всем архивам КГБ СССР в поисках информации хотя бы за первую половину 1941 г. Заявление подобного типа — умопомрачительная глупость, ибо сразу становится очевидной полная неосведомленность заявителя о порядке функционирования системы секретного делопроизводства, в том числе и порядка ведения секретных архивов КГБ СССР, включая и отдельный архив разведки. Не говоря уже о том, что не абсолютному дилетанту — а такое заявление мог сделать только дилетант, ибо разведка априори всегда сталкивается и с правдивой, и полуправдивой информацией, и с целенаправленной дезинформацией, и все это попадает на информационную кухню разведки, где и происходит отделение ценных зерен от плевел, и не знать этого может только дилетант — судить, пускай и в ретроспективе, о том, правдоподобна ли была разведывательная информация того периода, которой он, судя по всему, и в глаза-то не видел и не мог увидеть, ибо, вежливо говоря, чином не вышел, не говоря уже о том, что все пласты разведывательной информации того периода в 1989 г. были еще плотно засекречены и уж если что-то и предавали гласности, то только по особому распоряжению высшего руководства КГБ СССР, для чего еще нужно было найти особо убедительный повод, и к тому же сугубо в фармацевтических дозах, причем даже для особо доверенных лиц, в том числе даже и для своих, чекистов, разведчиков. На Лубянке всегда умели, умеют и впредь будут уметь хранить свои тайны.

В-шестых, если А.И. Байдаков и в самом деле был бы ознакомлен с упомянутой отдельно взятой и специально рассекреченной по этому поводу информацией разведки, и тем более услышал бы из уст самого П.М. Фитина связанную с ней историю, то он ни в коем случае не написал бы той глупости, которую письменно зафиксировал в своей статье: «Бывший начальник разведки госбезопасности генерал-лейтенант П.М. Фитин, ныне покойный, рассказывал мне, что на следующий день после указанного спецсообщения, 17 июня 1941 г.». Потому что человек, который ознакомился с этим документом, не мог не знать, что поступившая от агентуры берлинской резидентуры 16 июня 1941 г. тревожная информация была направлена Сталину при сопроводительном письме, датированном 17 июня 1941 г. И уж тем более это прекрасно знал лично П.М. Фитин, ибо именно в его управлении готовился документ. Так что не было никаких «на следующий день» — все произошло 17 июня 1941 г.

В-седьмых, есть еще некоторые нюансы, понять которые невозможно, пока не будет приведена информация по следующему этапу введения фальшивки в оборот.