22 шага против времени

Шурка, для которого каждая секунда была на вес золота, посмотрел из вежливости. На широченном медальоне в виде барельефа была отчеканена фигура офицера со шпагой в руках, который взбирался на верхушку крепостной стены и за спиной которого шли, ощетинившись штыками, солдаты.

– Герой, – подкрутил ус исправник. – Сиё случилось при взятии города Журжи. Народу там полегло немало. И не всякому удалось взять оный бастион. А вот Марьян Астафьевич преодолел. Да вы сами его расспросите. Так-то он молчун. Но ежели хватит лишку, то может поведать о баталиях былых…

Неожиданно Шурка понял, что если он сию секунду не распрощается со словоохотливым капитаном-исправником, то опять не застанет Переверзева в живых. Тогда снова придётся возвращаться назад во времени. А как это сделать и не запутаться после со всеми этими превращениями-возвращениями, Шурка мог только догадываться.

– Извините, – решительно вернул он медальон, – мне непременно нужно идти, иначе быть беде.

– Неприятность какая? – насторожился полицейский.

– Боюсь, рассердится Марьян Астафьевич за моё опоздание, – улыбнулся Шурка.

– Это они умеют, – подмигнул исправник и стеганул лошадь. – Поклон ему от сослуживца передавайте!

О геройстве

Распрощавшись с Азбукиным, Шурка обнаружил, что до самоубийства помещика остались считанные минуты. Не теряя времени даром, он вбежал в дом. Там царила тревога. Туда-сюда металась напуганная и безмолвная дворня. А со второго этажа доносились звон бокалов, бряцанье шпор и громкие крики.

Поднявшись в гостиную, Шурка застал там разудалое веселье. Лера сидел на диванчике с полным бокалом шампанского и, открыв рот, слушал помещика. Тот в форме подпоручика пехотного полка со шпагой на поясе стоял посреди залы, картинно подбоченившись одной рукой, положив на эфес[63] шпаги ладонь другой. На груди у Переверзева блистал орден Святого Георгия 4-й степени[64]. Под ломберным столом навалом лежали игральные карты и полдюжины пустых бутылок из-под шампанского.

Увидев друга, Лера обрадовался.

– Шурик, – начал он и тут же поправился. – Князь, не хотеть послушать рассказ очевидца, каков есть наш храбрый хозяин? Их честь даже получить орден.

Гордо выпятив грудь, Переверзев, который, судя по всему, был в сильном подпитии, выступил вперёд.

– За храбрость и мужество, – пояснил он, – оказанные во время сражения при городе Журже 21 февраля 1771 года, за вступление в ретраншамент[65] и за подавание примера своим подчинённым, а равно за поражение противника своими руками.

– Это где так? – присел на краешек дивана Шурка, свыкаясь с обстановкой.

– В Молдавии, – шепнул Лера.

– Да, – продолжил между тем помещик, – наш Смоленский полк всякого повидал. И дрались отчаянно, и турка били на славу. Под началом Суворова[66] нам был пожалован гренадёрский бой[67]. А при Ларге[68] да при Кагуле[69] полк и вовсе проявил чудеса храбрости.

– Это реки такие, – тихо пояснил Лера и, уже обращаясь к помещику, сказал громко: – Ваш обещал сказать о Кагульский подвиг.

– Есть-есть, – посмотрел на него косо Марьян Астафьевич.

И замолчал, склонив голову на грудь.

– Дело было годом ранее, в летнюю кампанию[70], – начал он.

– Блистательное, доложу я вам, дело. Семнадцать тысяч наших воинов, и я в том числе, – стукнул он себя кулаком в грудь, – разбили наголову полтораста тысяч турок да ещё отразили наскок сто тысяч татар, угрожавших нам с тылу.

Шурка ушам своим не поверил – семнадцать тысяч против двухсот пятидесяти – это же верная смерть.

– Да-да, – подтвердил, видя его недоумение, отставной подпоручик, – ровно так и было. Великий визирь[71] турецкий Галиль-бей, что стоял супротив нас в Молдавии, желал поставить русское войско меж двух огней. Уничтожить нас, а потом пойти ко Львову, соединиться с польскими конфедератами[72] и уж воевать супротив нас в Польше до самой России.

Переверзев перевёл дух и продолжил.