220 дней на звездолете (изд.1955)

Так же, как и на Венеру, звездолет должен был опускаться на Землю сорок семь минут, начав этот спуск с расстояния в сорок одну тысячу километров от ее поверхности. Этого расстояния было как раз достаточно для того, чтобы погасить нашу космическую скорость, которая, замедляясь на десять метров в секунду, за эти сорок семь минут упадет от 28,5 километра до нуля.

Когда началась тормозящая работа двигателей, мы были уже настолько близко, что я без труда узнал Азию, ярко освещенную солнцем. Европа еще скрывалась в ночной тени. На всей видимой половине земного шара совершенно не было крупных облачных масс. Поверхность планеты с каждой секундой становилась яснее, словно она сама, радуясь возвращению своих детей, с открытым лицом протягивала навстречу звездолету материнские объятия.

Мы незаметно погрузились в атмосферу. Воздух был поразительно прозрачен; родная страна раскинулась под нами во всем своем великолепии. Мы видели в сильные бинокли и нестерпимо блестевшую гладь Тихого океана, и чуть заметную линию Уральского хребта. На севере, в молочном тумане, угадывались льды Арктики.

Звездолет опускался вниз…

На высоте ста километров он расправил свои могучие крылья.

Космический рейс закончился!..

Реактивный самолет летел в стратосфере. Мне казалось, что он спустится непосредственно над Москвой, но когда на высоте тридцати километров он перешел в горизонтальный полет, я увидел под нами горы Урала.

Белопольский вел корабль на запад, медленно опускаясь всё ниже и ниже.

Вот в стеклах бинокля промелькнул внизу город Горький.

Еще через двадцать минут, совсем уже близко, под крылом машины проплыл назад древний Владимир…

Мы приближались к Москве.

Корабль был на высоте одного километра, когда из-за горизонта выплыла панорама столицы.

Над самой Москвой мы не пролетели. Звездолет направился прямо к ракетодрому.

Всё ниже и ниже… Стихает гул двигателей… Широкими кругами заканчивает корабль свой семимесячный полет…

Внизу громадное поле. С него мы начали путь. К нему вернулись опять.

Оно пустынно и белеет ровным снежным покровом.

На высокой ограде, на всем протяжении ее длины, бесчисленные флаги…

Крохотными точками вытянулись в несколько рядов вереницы автомобилей. Я не вижу, но знаю, что на плоской крыше «межпланетного вокзала» масса людей. Нас ждут. Нас вышли встречать многочисленные друзья.

Я не уверен, что Пайчадзе сказал громко; может быть, мы услышали его мысль: «Серафима Петровна тоже здесь».

Серафима Петровна — жена и верный друг Камова. Она стоит сейчас на крыше вокзала, жадно всматриваясь в белую птицу, которая несет к ней любимого человека. Она ничего не знает…

Последний заход.

Смолкают двигатели. Мягко касаются земли громадные колеса…

Я вижу, сквозь пелену радостных слез, как от вокзала мчатся к остановившемуся кораблю шесть автомобилей.

Белопольский прямо с пульта открывает обе двери выходной камеры. Нечего опасаться, — снаружи родной воздух Земли.

Падает на снег алюминиевая лестница. Тут не спрыгнешь прямо на землю, как мы это делали на Марсе. Один за другим покидаем звездолет.

Из автомобиля выходит председатель правительственной комиссии — академик Волошин — и направляется к нам. За ним идут другие члены комиссии.

Несколько кинооператоров крутят ручки своих аппаратов.

Я много снимал в пути. Теперь моя роль окончена. Теперь их очередь.

Белопольский выходит навстречу Волошину. В этот момент, нарушая торжественный церемониал встречи, из-за спины академика стремительно выбегает Марина и бросается на шею отца.

Пайчадзе берет дочь на руки.

Белопольский подносит руку к шлему.

Сейчас он доложит Волошину о выполнении задания, сухим языком рапорта скажет о гибели командира звездолета, а в трех шагах стоит Серафима Петровна Камова, радостная, веселая, с огромным букетом в руках.

Но неужели она не видит, что ее мужа нет среди нас? Почему Волошин не выражает ни малейшего удивления, что ему рапортует Белопольский, а не Камов?..

Страшные слова сказаны, но на лице Серафимы Петровны по-прежнему сияет улыбка.

Рапорт окончен. Волошин обнимает командира корабля.

— Поздравляю вас, — громко говорит он, — с блестящим окончанием первого космического рейса. Своим благополучным возвращением вы сделали огромный подарок нашей Родине. Примите же и наш ответный подарок.

Члены комиссии расступились в стороны. С цветами в руках к нам быстро подошел человек, мысль о котором не давала нам покоя все эти шесть недель.

Живой, веселый, с блестевшими, от радости глазами, перед нами был Сергей Александрович Камов.

Я не помню, как у меня на руках очутилась Марина…

— Сергей!.. Арсен!..

Камов и Пайчадзе бросились в объятия друг друга..

* * *

Затаив дыхание, боясь пропустить хоть одно слово, слушали мы несколько часов спустя рассказ Сергея Александровича о пребывании на Марсе и обстоятельствах его чудесного спасения.

Он говорил коротко и сжато, ни словом не упоминая о своих чувствах и переживаниях, но из этого сухого рассказа передо мной отчетливо вырисовывался героический характер этого человека, для которого его дело было дороже жизни.