232 (СИ)

Конкидо не шутил, и подчиненные поняли это сразу. Поступок Мирры Глефод озадачил его, выбил из колеи. Как и положено начальнику тайной службы, он не видел в нем ничего, кроме смутьянства, однако источник непокорности впервые был ему непонятен. Ничто из того, что составляло эту женщину, не подразумевало противоречия, не обличало в ней человека, способного защищать ненавидимое. Он знал о ней все, но мозаика не складывалась в целое. Не было ли у капитана такой же, не зависящей от него причины, чтобы идти против Освободительной армии и нарушать идиллию всеобщего предательства? Что, если…

Нет, отогнал Конкидо шальную мысль. Это просто абсурд, такого не бывает. Почему же тогда Глефод-младший — неудачник, ничтожество? Разве жизнь не устроена логично и правильно? Разве не расставляет она всех по своим местам? Ведь если Глефод — человек в действительности храбрый, сильный и верный Гурабу, почему он тогда не занимает высокий пост, почему он не изменник, как сам Конкидо?

Полковник размышлял, а Мирру Глефод тем временем заперли в ванной. Хотя словами Конкидо умел выжимать соки не хуже, чем пыточный пресс, у нее все же остались силы искусать братьев Кнарк, пяткой расквасить нос Штрипке, а Претцелю, слишком распустившему руки, отбить хозяйство. Более того: едва дверь захлопнулась, и Кнарк-младший с облегчением щелкнул задвижкой, как из ванной раздался поток таких проклятий, какие никак нельзя было ожидать от женщины, еще недавно раздавленной и униженной величием тайной службы. Ругательства эти никак не вытекали из совокупности фактов, составлявших Мирру Глефод, и Конкидо, веривший в свои секретные файлы, притворился, что их не слышит. Он вытерпел упреки в скотоложестве, инцесте и мальчиколюбии, пропустил мимо ушей характеристики выгребной ямы, в которой был зачат, и непристойный намек на отношения матери с ослами, конями и хряками. Когда личные претензии истощились, и Мирра коснулась тайной службы, полковник распорядился заткнуть щель под дверью полотенцем — не столько для того, чтобы не слышать самому, сколько из заботы о лояльности подчиненных.

Разлегшись на диване, где Мирра днем ранее выслушивала сентенции Глефода, Конкидо закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. И почему все не могут быть такими же хорошими предателями, как он? Ну разве Освободительная армия не стоит любви, не является лучшей альтернативой старому Гурабу? Как и всегда, это борьба хорошего и плохого, поэтому выбор сделать легко и просто. И все же следует признать — есть люди упорные и глупые, люди, что не умеют выбирать правильно, и именно таков Аарван Глефод. Из того, что знал о нем полковник, Глефод столько раз делал неверный выбор, что из хороших альтернатив могла бы сложиться целая жизнь — и несравнимо лучшая. Застань его Конкидо дома пораньше, он предложил бы ему такую жизнь в награду за отказ от своего замысла. Теперь же полковник ничего не желал ему предлагать. Отстояв ненавистный портрет, Мирра лишила Глефода шансов на примирение.

Все складывалось хуже некуда, все шло к тому, что капитан, если не отступит, умрет смертью изменника от руки того, кто сам предал старый Гураб. Если же признать, что в мире существует некая сила, желающая уберечь Глефода, ее не слишком-то волновало, что тем самым она сохраняет его для куда более страшной и бессмысленной гибели. Впитывая память из мертвой руки, леди Томлейя чувствовала эту силу и отчасти понимала ее природу. Мнемопат и писатель, она видела роль Конкидо в истории капитана и стремилась из разницы их мировозрений высечь искру, способную воспламенить сердца.

Ее надежды оправдались: обреченные столкнуться, полковник и капитан ударились друг о друга так, как этого требовал ее писательский метод.

Глефод вернулся домой, уверенный, что сборы будут недолги. Сейчас он возьмет винтовку, отправится на площадь, а с площади выступит в поход… Но вместо привычного голоса жены он, закрыв за собой дверь, услышал лишь равнодушное «Пришел? Поди сюда», сказанное поразительно знакомым голосом. Голос этот Глефод помнил еще со службы в Двенадцатом пехотном полку, и принадлежал он лейтенанту тайной службы Конкидо, молодому проверяющему, уполномоченному вести экзамены по лояльности.

Экзамены проходили, как в школе: офицеров загоняли в учебную комнату, рассаживали по партам, а лейтенант за отдельным столом вызывал их к себе по одному и задавал вопросы. В одну из таких проверок Глефоду выпало перечислить монархов Гураба по именам, начиная с первого и заканчивая последним. Это было вовсе не трудно, учитывая, что всех их звали Гураб — однако под пристальным взором Конкидо задача неожиданно усложнилась. Во всяком вопросе теперь скрывался подвох, и уже нельзя было со всей уверенностью сказать, что за Гурабом Первым идет Гураб Второй, а за Гурабом Одиннадцатым — Гураб Двенадцатый. Безусловно, Глефод знал историю и умел досчитать до дюжины, однако резонов тайной службы не понимал и боялся, что насчет порядка Гурабов соображения у нее могут быть свои.