232 (СИ)

— Сесть! — скомандовал он, и Глефод сел на диван. — Встать! — и Глефод поднялся. — Сесть-встать, сесть-встать! Вы сумасшедший, Глефод? Вы боитесь смерти?

Глефод молчал.

— Конечно, боитесь, — продолжил полковник, — хотя вы и полный дурак. Сколько будет восемьсот тысяч разделить на двести тридцать два? Вы считаете, что арифметика здесь недействительна? О да, у вас есть храбрость, есть честь и мужество, это прекрасные вещи! И вы ужасно хотите быть верным, вы романтик, герой, венец творения?! Вы ничтожество, капитан, я убью вас. Закройте глаза! Откройте! Не надо на меня так смотреть!

Но настоящий Глефод продолжал глядеть на него из глаз капитана, и тут полковник окончательно утратил равновесие. Ему не помогли секретные файлы, угрозы, не вывела из тупика лесть. Оставалось лишь нажать на курок, однако даже это работало против полковника. Он страстно желал убить Глефода, но подлинный капитан был неуязвим, и эта неуязвимость, невозможность испачкать, подчинить себе — сводила с ума. Вот почему после минутной борьбы Конкидо навел на Глефода револьвер, взвел предохранитель, однако вместо того, чтобы выстрелить, вновь принялся убеждать, горячо, искренне и отчаянно, словно бы желая так или иначе навязать свою власть, заставить принять свою веру.

— Хорошо! — заговорил он, — Хорошо! Смотрите в дуло, оттуда вылетит птичка. Вы сумасшедший, но и я тоже. Вы верите, что можете победить, но чего вы хотите? Торжества старой династии? Что она обещала вам за поддержку — деньги, титулы, звания? Что бы то ни было — хорошо! Освободительная армия даст вам вдесятеро больше. Вы ведь разумный человек, правда? Послушайте ее программу, взгляните, какие перемены она готовит Гурабу! Разве можно не верить в грядущее благоденствие?

С этими словами он достал из другого кармана помятую книжицу в синей обложке. Это была брошюра Освободительной армии, выпущенная четырьмя миллионами экземпляров и предназначенная для распространения по территории старого Гураба. Сказать по правде, Конкидо не верил в ней ни единому слову, и все же, не в силах бороться с подлинным Глефодом, вцепился в пропаганду, как утопающий — в терновый куст.

— Пункт первый, — провозгласил Конкидо, обводя взглядом Глефода и подчиненных. — Свободные выборы, абсолютно прозрачная демократия. Ну, разве не прекрасно? Пункт второй: увеличение расходов на социальную сферу. Пункт третий: снижение налогов. Пункт четвертый: поддержка малого и среднего бизнеса. Пункт пятый: развитие легкой промышленности. Пункт шестой: социальные гарантии инвалидам и пенсионерам. Пункт седьмой: обязательное медицинское страхование. Пункт восьмой: шестичасовой рабочий день. Пункт девятый: бесплатное предоставление жилья. Пункт десятый: льготы для военнослужащих и работников полиции. Вот так-то, Глефод, — может гурабская династия дать тебе все это?

Закончив свою речь, полковник застыл весь красный, с полуоткрытым ртом.

— Не может, — спокойно ответил Глефод. — Только ведь мне ничего из этого и не надо.

— А чего? — тихо спросил Конкидо. — Чего тебе надо, Глефод? Почему ты вообще решился на такую глупость? Что тебе сделала Освободительная армия, что ты идешь против нее?

— Дело не в Освободительной армии.

— А в чем?

— В моем отце.

— Я не понимаю.

— Я тоже, Конкидо, я тоже, — Глефод вздохнул. — Но все обстоит именно так. Я просто хочу, чтобы отец любил меня, — и потому остаюсь верным династии, как он учил.

— Верным принципам предателя?

— Да, — сказал Глефод. — Но вся суть в словах, дела его не важны.

— Оч-чень хорошо, — пробормотал Конкидо. — Просто замечательно! Значит, тебе наплевать на все новое, что несет Освободительная армия, начихать на справедливость и истину? Значит, ты хочешь умереть, Глефод? Значит, ты этого хочешь?

— Можно сказать и так, — сказал капитан. — Со всей справедливостью и истиной — может ли Освободительная армия сделать так, чтобы отец полюбил меня?

— Может, — ответил уверенно Конкидо. — Если ты будешь благоразумен, Джамед Освободитель прикажет маршалу любить тебя, и маршал исполнит приказание. Все что угодно, Глефод — только брось свои глупости!

— Прикажет любить, — повторил капитан задумчиво. — Но разве такое возможно?

И тут полковник почувствовал себя очень усталым — настолько, чтобы раскрыть все карты и сломить собеседника не доводами, а самим порядком вещей.