25 трупов Страшной общаги

Нервозность и тревогу удалось отогнать только спустя несколько переулков, когда Иван Иванович вывернул к старой общаге. Это здание высилось здесь сколько он себя помнил – и его не коснулись ни глобальная перезастройка района, ни лихорадка сноса, которая пронеслась здесь лет десять назад, ни обычные проблемы ветхости жилья. Оно стояло здесь, вечное, как сам город – и всем своим видом словно говорило: «И это пройдет».

У Ивана Ивановича защекотало в голове, будто кто-то нежно, как в детстве, перебирал его волосы. По затылку разлилось молочное тепло, в носу засвербело – как бывает, когда, поднеся к лицу одуванчик, опрометчиво вдыхаешь его в себя.

Иван Иванович поднял взгляд.

В окне общаги на пятом этаже стоял дед Петр Семенович и приглашающе махал рукой.

* * *

У Нины не открывали. Хотя за дверью отчетливо шебуршились и кто-то то и дело внимательно смотрел в глазок на настойчивого Ивана Ивановича.

– Да уехали они все, – выглянула добросердечная соседка.

– Куда? – спросил Иван Иванович, на всякий случай выискивая на ее лице царапины и ссадины, – их не было.

Та пожала плечами.

– Точно уехали? – переспросил он.

Та снова пожала.

– Ну, если не открывают, значит, уехали, – авторитетно заявила она. – Так-то у них обычно всегда дверь нараспашку.

Иван Иванович засомневался во внезапно возникшей у семьи Люкиных тяге к путешествиям, смутная тревога за Нину Петровну овладела им, и он направился прямиком на парфюмерную фабрику – в надежде найти там ее мужа.

Иван Иванович обожал ходить пешком. Он любил Петербург – особенно темные, влажные переулки, которые напоминали ему о тонком кишечнике, с его невообразимой длиной и сложными изгибами. Иван Иванович представлял себя пищей, которая проходит по этому кишечнику. Торопиться было некуда – если Миша не подозревает о том, что на него вышли, то он никуда не денется. Если же вероятный убийца что-то заподозрил – то, скорее всего, был уже где-то около финской границы. Так что время для моциона у Ивана Ивановича оставалось.

Сегодня он чувствовал себя отбивной. Банально и примитивно с точки зрения высокой кулинарии, но иначе как отбивной он в данный момент не мог себя помыслить. Запоздало пришли и боль в голове – полноценная, вокруг всей черепной коробки, как кольца вокруг Сатурна, и ноющая тяжесть в спине, которой Иван Иванович приложился о весьма твердый пол лестничной площадки.

Отбивная «Иван Иванович» медленно и вдумчиво скользила по кишкам Петербурга, плавно проходя все изгибы и сужения – словно сегодня у города была особо отменная перистальтика. Вот минул Столярный переулок, вот Кокушкин мост…

– Мы с вами находимся около знаменитого дома старухи-процентщицы, – вырвал его из медитации визгливый женский голос, усиленный мегафоном. – В котором знаменитый герой знаменитого романа Федора Михайловича Достоевского совершил свое знаменитое убийство!

От количества знаменитостей у Ивана Ивановича заболело под ложечкой. Он попытался обогнуть группу туристов, которые собрались вокруг экскурсовода, как пингвины вокруг экзальтированного морского льва, но безнадежно застрял в их массе. Он слабо шевелил руками и даже дрыгал ногами, но толпа неумолимо густела и уплотнялась при каждом движении Ивана Ивановича.

Наконец он сдался и стал слушать.

– Великий роман, – вещала экскурсовод – длинная сухощавая женщина в малиновом берете, на котором возвышалось чучело попугая, – великого автора. Повествует о величии человеческого духа.

Чучело попугая подрагивало, экскурсовод взмахивала руками, Иван Иванович прикидывал, как бы она смотрелась в меню. Пока выходило что-то скромное, навроде бастурмы – и то если очень долго возиться.

– …а потом нанес удар топором! В темя! Обухом! И еще два! – Экскурсовод вошла в раж и в роль Раскольникова и трижды стукнула мегафоном ближайшего к ней туриста.

Иван Иванович похолодел. Заныло темя. Вспомнился топор. И темная лестничная клетка.

* * *

Миша вполне походил на убийцу. С точки зрения богатого опыта Ивана Ивановича и того, что он каждое утро видел в зеркале, – на убийцу походил любой человек. Но Миша все же как-то особенно.

Тощий, сутулый, небритый, с бегающими глазками, Миша оглядел Ивана Ивановича – тот не был ни поэтом, ни женщиной, а других людей, которых он мог бы ненавидеть или любить, для него в этом мире не существовало. Миша пожал плечами, сослался на неотложные дела и убежал. В воздухе повис запах перегара. И женского дезодоранта. И совсем чуть-чуть – никотина.

Иван Иванович остался один в вестибюле и тут же услышал знакомый бас, то и дело срывающийся на фальцет. Невидимый в глубине коридоров профессор Завадский ворковал с кем-то, окутывая медоточивыми речами. Ивану Ивановичу представилось, как этот черт осьминогий опутывает очередную жертву своей нечесаной бородой, в которой застряли крошки позавчерашнего бутерброда. Это зрелище настолько поразило его, что он не сразу задался вопросом: а что здесь делает профессор токсикологии?