2666

Поначалу Джонс предпринял минимальное, едва заметное усилие, чтобы завести беседу. Он спросил, купил ли Морини какое-либо из его произведений. Морини ответил, что нет. А потом добавил, что картины Джонса ему, увы, не по карману. И тут Эспиноса заметил, что книга, которую, не отрываясь, читает медсестра,— антология немецкой литературы XX века. Он пихнул локтем Пеллетье, и тот спросил у медсестры — более, чтобы разбить лед меж ними, нежели из любопытства,— есть ли в этом сборники тексты Бенно фон Арчимбольди. Медсестра сказала, что да, есть. Джонс искоса поглядел на книгу, закрыл глаза и провел ладонью протеза по лицу.

— Это моя книга,— сказал он.— Я дал ей почитать.

— Невероятно,— пробормотал Морини.— Какое совпадение…

— Но я, естественно, ее не читал — не владею немецким.

Тогда Эспиноса спросил, зачем же он тогда купил эту книгу.

— Из-за обложки,— ответил Джонс.— На ней рисунок Ханса Ветте, он хороший художник. Что же до остального,— добавил Джонс,— то речь не о том, чтобы верить или не верить в совпадения. Самый наш мир — одно большое совпадение. У меня был друг, он говорил, что подобный образ мыслей ошибочен. Мой друг говорил, что для того, кто едет в поезде, мир — не случайность, пусть даже поезд проезжал бы через неизвестные путешественнику страны, которые ему больше никогда в жизни не увидеть. Так же не случайность этот мир для того, кто с невероятным трудом в шесть утра поднимается, чтобы идти на работу. У кого нет выбора, тот поднимется и пойдет умножать уже накопленную боль. Боль умножается, говорил мой друг, это факт, и чем сильнее боль, тем меньше случайность.

— Выходит, случайность — она сродни роскоши? — спросил Морини.

В этот момент Эспиноса, который внимательно слушал монолог Джонса, увидел, что Пеллетье стоит рядом с медсестрой, облокотившись на подоконник, а свободной рукой — из учтивости — помогает ей найти страницу с рассказом Арчимбольди. Светловолосая медсестра, сидящая на стуле с книгой на коленях, и Пеллетье, стоящий рядом,— картина эта дышала покоем. В прямоугольнике окна переплетались розы, а за ними зеленели газон и деревья, а вечер уже подплывал тенями между скал, ущелий и одиноких утесов. Тени неприметно расползались по комнате, и появлялись углы, где их прежде не было, на стенах возникали неровной рукой начертанные рисунки и завивались круги, тут же рассеивающиеся безмолвной взрывной волной.

— Случайность — не роскошь. Это другое лицо судьбы и кое-что еще,— сказал Джонс.

— Что же это? — спросил Морини.

— То, что ускользало от зрения моего друга по очень простой и понятой причине. Мой друг (хотя звать его так — слишком смело с моей стороны) верил в человечество и потому верил в порядок, порядок в живописи и порядок слов, ибо живопись ими пишется. Он верил в искупление. Он даже в прогресс, наверное, верил. Случайность же, напротив,— это полная свобода, к которой мы стремимся в силу собственной природы. Случайность не подчиняется законам, а если и подчиняется, то мы этих законов не знаем. Случайность, если вы мне позволите так выразиться,— она как Бог, который открывает себя каждую секунду существования нашей планеты. Бог, непознаваемый, непознаваемо действует в отношении непознаваемых творений. В этом урагане, сминающем все окостенелое, совершается причастие. Причастие случайности, оставляющее следы в мироздании, каковых следов причащаемся мы.

Тогда и только тогда Эспиноса и Пеллетье услышали или прочувствовали неслышимое — вопрос, который тихим голосом задал Морини, наклонившись вперед так, что едва не выпал из инвалидной коляски.

— Зачем вы нанесли себе увечье?

По лицу Морини бежали последние отблески света, пронизывающие парк сумасшедшего дома. Джонс бесстрастно выслушал его. По его виду можно было подумать, что он знал: этот человек в коляске приехал сюда, дабы получить, как ранее все остальные до него, ответ на этот вопрос. Тогда Джонс улыбнулся и задал свой вопрос:

— Вы опубликуете заметки об этой встрече?

— Никоим образом,— ответил Морини.

— Тогда зачем вы меня спрашиваете?

— Я хочу услышать ответ от вас,— прошептал Морини.

Джонс просчитанным — во всяком случае, так показалось Пеллетье — медленным жестом поднял правую руку и поднес ее к лицу застывшего в ожидании Морини.

— Думаете, вы на меня похожи? — спросил Джонс.

— Нет, я же не художник,— ответил Морини.

— Я тоже не художник,— сказал Джонс.— Так что же? Считаете, вы на меня похожи?

Морини повертел головой, и коляска под ним тоже задвигалась. В течение нескольких секунд Джонс наблюдал за ним с улыбкой на тонких бескровных губах.

— А вы как думаете, зачем я это сделал? — спросил он снова.

— Не знаю, честно — не знаю,— проговорил Морини, глядя ему в глаза.