2666

— А, ну тогда ладно,— сказал чикано,— раз так, я вас отведу к доктору Кенигу. Кстати, он сам тоже был, ежели я ничего не путаю, преподавателем в университете.

Сердце литературоведов при этих словах перекувыркнулось в груди. Потом они пошли вслед за хозяином между трейлеров и передвижных клеток цирка, пока не дошли до того, что, по всей видимости, было окраиной лагеря. Дальше тянулась только желтая земля, которую едва ли оживляли чернеющие вдали халупы и проволока на американо-мексиканской границе.

— Ему нравится жить в тишине,— сказал хозяин, хотя они ни о чем его не спросили.

И аккуратно, костяшками пальцев постучал в дверь маленького трейлера иллюзиониста. Кто-то ее открыл, и из темноты внутри послышался голос: «Что нужно?» Хозяин сказал, что это он и что с ним — друзья из Европы, хотят поприветствовать вас. «Заходите»,— снова прозвучал голос, и они по единственной ступеньке поднялись в трейлер, два крохотных, чуть более иллюминатора, окошка которого закрывали занавески.

— Где бы нам тут присесть? — проговорил импресарио и тут же раздвинул занавески.

На кровати лежал лысый, с оливковой кожей тип в огромных черных шортах — больше на нем ничего не было. Он смотрел на них, с трудом моргая. Ему было не более шестидесяти лет, а то и меньше, и это тут же подсказывало — не тот человек; тем не менее литературоведы решили остаться ненадолго и по крайней мере поблагодарить за то, что он согласился с ними увидеться. Амальфитано, единственный, кто пребывал в хорошем настроении, объяснил, что они ищут немецкого друга, писателя, и никак не могут его найти.

— И вы думали найти его в моем цирке? — поинтересовался импресарио.

— Его-то нет, но вдруг кто-то его знает,— отозвался Амальфитано.

— Писателя мне не приходилось нанимать,— сказал хозяин.

— А я не немец,— сказал доктор Кениг,— я американец, и зовут меня Энди Лопес.

С этими словами он извлек из пиджака, висевшего на вешалке, бумажки и протянул им водительское удостоверение.

— А что за фокус вы показываете? — спросил Пеллетье на английском.

— Я обычно начинаю с блох. Они исчезают,— сказал доктор Кениг, и все пятеро рассмеялись.

— Это чистая правда,— подтвердил импресарио.

— Потом у меня исчезают голуби, потом кот, потом пес, а в конце — ребенок.

После визита в Международный цирк Амальфитано пригласил их пообедать у него дома.

Эспиноса вышел на задний дворик и увидел, что на веревке для сушки белья висит книга. Ему не хотелось подходить и смотреть, что за книга, но, когда он снова вошел в дом, спросил у Амальфитано, что это.

— Это «Геометрическое завещание» Рафаэля Дьесте,— ответил Амальфитано.

— Рафаэль Дьесте, галисийский поэт,— добавил Эспиноса.

— Так точно,— покивал Амальфитано.— Только в этой книге не стихи, а сплошная геометрия — он рассказывает, что с ним приключалось, пока он преподавал в колледже.

Эспиноса передал Пеллетье слова Амальфитано.

— И что, висит, говоришь, на заднем дворе? — с улыбкой сказал Пеллетье.

— Да,— кивнул Эспиноса, пока Амальфитано искал в холодильнике, чего бы им поесть,— висит, как мокрая рубашка.

— Вам как фасоль, нравится? — спросил Амальфитано.

— Да, да, не волнуйтесь, мы уже ко всему привыкли,— сказал Эспиноса.

Пеллетье подошел к окну и посмотрел на книгу, листки которой тихонько качались под мягким вечерним ветерком. Потом вышел, подошел к сушилке и начал пристально ее осматривать.

— Не снимай ее,— услышал он за спиной голос Эспиносы.

— Эту книгу сюда повесили не для просушки, она тут давно болтается,— сказал Пеллетье.

— Я так и думал,— покивал Эспиноса.— Не трогай ее, пойдем лучше в дом.

Амальфитано смотрел за ними, покусывая губу, и лицо его выражало не отчаяние, а глубокую, неохватную грусть.

Когда литературоведы развернулись к двери, он отошел от окна и быстро вернулся на кухню, где тут же сделал вид, что целиком поглощен приготовлением ужина.

Когда оба вернулись в гостиницу, Нортон объявила, что на следующий день уезжает, Эспиноса и Пеллетье приняли эту новость без удивления, словно бы давно ожидали таких слов. Рейс Нортон вылетал из Тусона. И несмотря на протесты — Нортон хотела ехать на такси — они решили довезти ее до аэропорта. Той ночью все трое засиделись допоздна, болтая: Эспиноса и Пеллетье рассказали, как отправились в цирк, и заверили ее, что, если и дальше дела будут идти таким манером, они самое позднее через три дня тоже улетят домой. Затем Нортон пошла спать, а Эспиноса предложил провести эту последнюю ночь в Санта-Тереса всем вместе. Нортон его не поняла: ведь улетала только она, а они оставались еще на несколько ночей.

— Я хочу сказать — втроем. Всем вместе,— объяснил Эспиноса.

— В постели? — спросила Нортон.

— Да, в постели,— подтвердил Эспиноса.

— Нет, не хочу,— сказала Нортон.— Предпочитаю спать одна.

Так что они проводили ее до лифта, а потом вернулись в бар, заказали по «кровавой Мэри» и, пока коктейль готовили, сидели молча.

— Вот я попал так попал,— вздохнул Эспиноса, когда бармен принес им напитки.

— Да уж,— согласился Пеллетье.

— Ты заметил,— спросил Эспиноса после недолгой паузы,— что за все время мы только раз оказались с ней в постели?