29

Все мои последующие попытки уснуть оканчивались тотальным фиаско, во многом из-за того, что мужчина, занимающий место передо мной, разговаривал по телефону. Причем разговаривал так, будто он ведущий некого телешоу, и каждое его слово должно быть четким, громким, звучным, эхом проноситься по студии, резонируя с мыслями своих зрителей, и находить отклик в виде землесотрясающих аплодисментов. Однако ничего из этого не происходило, что, впрочем, только подзадоривало господина, делая его реплики всё эксцентричнее. Не знаю какие эмоции вызывало у прочих невольных слушателей данное выступление, но меня оно изрядно раздражало. Каждая попытка придаться эскапизму и уйти в себя сокрушалась под громогласным возмущением шоумена речами его собеседника (или собеседницы), вынуждая меня заняться единственным удовлетворяющим занятием – бранить его и всю его родословную. Я, начиная самыми изощренными, витиеватыми и филигранными оскорблениями и пожеланиями телесных и ментальных расправ, закончил максимально прямолинейными, пошлыми, грубыми и вульгарными ругательствами. Словно паук, я плёл свою собственную паутину мата, где сердцевиной являлся запрещенный законом квартет, а все их образования уходили на периферию. Забавно, ведь, в сущности, этот человек ничего мне не сделал, по крайне мере, ничего из того, за что требовались такие проклятия, всего лишь громко говорил по телефону, мешая мне спать, но именно это в тот момент являлось для меня самым страшным преступлением, сопоставимым, разве что, с геноцидом. Я не знал его имени, не знал его истории, не видел даже его лица, по сути, он был никем, ничем, что равносильно полному его отсутствию как индивида, но именно этот маленький никчемный человечек сейчас был предметом всех моих мыслей. Какая же сильная эмоция – гнев. Любовь, например, со временем затухает, но вот гнев, пожалуй, будет гореть всегда. Наконец послышалось долгожданное: «Всё! Раз я так сказал, значит так оно и будет!» – с последующим звуком сброса звонка. Я обрёл покой, а он снова стал никем и растворился в небытии.