2г0в2н0

Маркировку тура мы решили перенести на весну и принялись искать подработку на зиму. С работой не ладилось, требовали знание узбекского языка и Ташкентской прописки, мне, как иностранцу, было невозможно устроиться. Дни пребывания в Ташкенте тянулись зимней, серой чередой. Весь январь я не мог собраться с мыслями и взяться за книгу. Первая у меня была не отредактирована, вторая не закончена. За всё время я написал всего два рассказа. Целыми днями не знал, куда себя деть, а ночами пил с Серёгой, на улицу выходить не хотелось, там было много людей, к которым за свою жизнь я так и не привык. Не могу сказать, что я не люблю их, скорее наоборот, поэтому они все ко мне липнут, особенно алкаши, наркоманы и городские сумасшедшие. Видимо они чувствуют во мне именно человеколюбие и пользуются этим, причём очень нагло и эгоистично. Вываливают все свои проблемы, жалуются, ноют – таксисты, продавщицы, пассажиры в метро и просто встречные прохожие; а я тактично выслушиваю их, и не знаю, как сказать, что мне не легче, чем им даётся борьба за выживание, что я так же не высыпаюсь, не могу найти работу, да, и вообще у меня депрессия, я совсем себя не осознаю в этом городе. Хочется всё бросить, да, собственно и бросать-то нечего, только Сергея, и уехать, но и ехать некуда. А они со своими претензиями к власти, к домашним своим, к другим национальностям, лезут ко мне – случайному прохожему, покупателю, пассажиру, попутчику. По этой причине, когда у меня на душе кошки скребут, нападает хандра – я избегаю людей. А здесь мне каждый вечер приходится выслушивать, развлекать, терпеть Серёгу пьяного и быть мальчиком для битья. Он приходил пьяный и задирал меня, я вынужден был аккуратно, не применяя силу, бороться с ним и поддаваться. Я ведь парень довольно крупный и сильный, так, что мне стоило это больших усилий, применить силу проще, чем сдерживать её. Этому я научился ещё в юности, когда посещал занятия айкидо, сан-сей нам неустанно твердил, что если не получается избежать драки, то драться нужно, оценивая силу и способности противника, чтобы не навредить ему. Вот так, каждый вечер, выпив под десять литров пива, я старался изо всех сил не навредить Серёге.

Дни пролетали один за другим, а я сидел на диване, отдыхал от бурной ночи и готовился к приходу Юлиного брата с пивом, смотрел ужастики по кабельному, все подряд и не мог писать. Когда я не пишу, то с одной стороны отдыхаю, это нелёгкий труд, (попробуйте как-нибудь взять и написать рассказ из своей жизни, хотя бы листов на десять), но с другой стороны, меня гложет чувство тревоги, я ведь просто трачу время попусту, проматываю жизнь час за часом, день за днём, она и так у нас с вами короткая, не успеем оглянуться, как всё закончится. А писать для меня единственное ценное занятие, только так я могу рассказать миру о его безумии, которое, в первую очередь, заключается в пустых убеждениях, что вселенная устроена именно так и никак по-другому, но у каждого она своя эта вселенная и он-то (каждый) знает, как надо жить, только вот жалобы без конца выдают «знающего», что ничего он не смыслит ни в мире, ни во вселенной, ни в любви, ни в том, как надо зарабатывать деньги, ни, даже, в постели.

Время летело, днём я смотрел ужасы, ночью пил, через день готовили еду, раз в неделю мы с Юлей ходили на базар за продуктами и табаком. Курили тогда табак, на него мы подсели, когда жили в Петербурге. Сигареты в Узбекистане неплохие, но с табаком ничего не может сравниться, это целый ритуал – взять бумажку, фильтр, табак, и из всего этого свернуть самокрутку, каждая получается уникальной, одинаковыми самокрутки не бывают. А сигарету вытащил из пачки и куришь – скучно.

Январь проносился в пьяном угаре и без всякой надежды, что что-то переменится. Я отыскал на книжной полке книгу Харуки Мураками «Дэнс, дэнс, дэнс», на внутренней стороне обложки была подпись: «В день рождения с наилучшими пожеланиями от подруги Юли» – и дата. Я взялся за чтение.

Мы жили в комнате, в которой Юля выросла. Там стояло старое пианино «Беларусь» чёрного цвета, на нём она в детстве училась играть, а теперь крышка была закрыта и на ней лежали всякие побрякушки: серьги, браслеты, кулончики, альбомы с фотографиями. Между стёкол на книжной полке была воткнута фотокарточка, ей там было пятнадцать лет, стоит отметить, что изменилась она не сильно с тех пор. Мебель в комнате, да, собственно, как и во всей квартире была ещё с советских времён, она не отличалась от той, что была в других странах союза, разве что в зале была «стенка» Чехословакская, они были редкостью и роскошью, но книги всё те же; обязательно Сервантес (Сервантес в серванте), Дюма, Агата Кристи, Лев Толстой и далее в том же духе, библиотеки такие же одинаковые были во всех уголках империи.