3 ошибки наших родителей. Конфликты и комплексы

Подведем итоги второй части книги. Сейчас мы попытались рассмотреть проблему отношений родителей и детей в ракурсе иерархического инстинкта — этой второй составляющей нашего общего, в сущности, единого инстинкта самосохранения. И если чувство беззащитности, столь характерное для современного человека, свидетельствует о страдании инстинкта личного выживания, то чувство неудовлетворенности — собой, жизнью, тем, что мы делаем, — возникло здесь, в структуре нашего иерархического инстинкта.

Наши родители, как это ни покажется странным, конкурировали с нами за некую власть, за некий виртуальный «верх». По всей видимости, они играли с нами в ту же игру, в которую когда-то с ними играли их родители (наши бабушки и дедушки). Из поколения в поколение, таким образом, передается это болезненное стремление к подавлению своих детей, а дети тем временем ищут возможность восстановить «статус-кво» и делают это, к сожалению, за счет подавления собственных детей.

Итог этой патологической страсти родителей к доминированию над своими детьми, как мне представляется, может быть сформулирован таким образом. В процессе формирования нашей личности мы столкнулись с непреодолимыми препятствиями, которые травмировали наш иерархический инстинкт. Мы стали, во-первых, испытывать чувство хронической неудовлетворенности собой и своей жизнью; во-вторых, заразились болезненной страстью к борьбе и противостоянию в отношениях с другими людьми; в-третьих, мы сформировали в себе виртуальные образы наших родителей, в бесплодной дискуссии с которыми мы теперь и находимся.

Чувство хронической неудовлетворенности

Чувство неудовлетворенности собой, жизнью и тем, что ты делаешь, знакомо каждому человеку. Иногда закрадывается мысль, что не испытывать этих чувств — значит быть самодовольным глупцом, непроходимым тупицей. Как вообще можно удовлетворяться тем, что ты делаешь? Недаром же блистательному Сальвадору Дали принадлежит острый афоризм: «Не бойтесь стремиться к совершенству, вы его все равно не достигнете». Впрочем, тут закономерно встает вопрос: если достичь совершенства невозможно, то не является ли стремление к нему какой-то невротической причудой? Действительно, если чего-то не может быть, потому что не может быть никогда, разве не глупо пытаться получить это? Желание найти философский камень, конечно, похвально, но не безумие ли потратить на это жизнь?

Да, наши родители задали нам поистине сфинксову задачку. Они сначала заставили нас чувствовать собственную несостоятельность, а потом поманили неким идеалом, которым, как им казалось, мы должны были быть. Нам же грезилось, что попади мы в этот идеал, в это придуманное для нас прокрустово ложе, и мы будем любимыми. Последнее же значило для нас, как мы теперь знаем, не просто чувство защищенности; ощущать себя любимыми значило для нас — быть первыми. Ведь мы всегда делили любовь родителей с кем-то — с родителями наших родителей, с нашими братьями и сестрами, с их делами, которым они отдавали свое время, наконец, с посторонними людьми, которыми наши родители восхищались.

Любовь — чувство эгоистическое. Если тебя любят, тебе хочется, чтобы тебя любили, во-первых, целиком, то есть за все, что ты делаешь и что собой представляешь, а во-вторых, только тебя. Разумеется, родители не могли нам подарить такую полноту любви, а мы в свои юные годы не могли понять, что нельзя быть настолько идеальными, чтобы замкнуть на себя их целиком, так, чтобы были только мы и они, наши родители, те, которые нам особенно и безгранично дороги.

Мы не нашли в своих родителях той полноты любви, на которую рассчитывали. То, что это невозможно в принципе, не было нам понятно, ведь ребенок не видит дальше собственного носа. Ему важно только то, что происходит с ним; ему кажется, что этим, собственно, окружающий мир и ограничивается. Вполне естественно, что, разочаровавшись в любви своих родителей, мы принялись конкурировать не только с другими людьми за любовь своих родителей, но и с самими родителями. Здесь, впрочем, мы снова оказались в заведомо проигрышной позиции.