3 ряд, 17 место

– Да, я тоже слышала… Я не знаю, мам… Чего-то нервничаю… Нет-нет, не знаю… Ладно-ладно… Да я спокойна… Ну, да… Утром рано уехал… Хорошо… Да, пока… Хорошо, говорю…

Набрала Вадима. Выключен. Подошла к столу. Какие-то он записи вчера делал. Может, есть где-то и про командировку. Город хоть какой? Чего всегда такая равнодушная? Ни города, ни рейса – ничего не спросила… Бесполезная вообще! Это не то, не то… Заодно сложить аккуратно всё надо, ручки сюда вот, бумажки здесь, чашку убрать… Иконку протереть надо. Мама подарила его ещё на свадьбу, семейная… Взяла в руки, начала её изучать. Красивая, надо же. Цвета такие уютные. И глаза у Иисуса как будто насквозь смотрят. Она прислонила иконку к стене и опустилась на колени. Как это делается-то? Ладно, никто не смотрит… только если Он… Сложила ладошки и быстро-быстро зашептала:

– Господи! Миленький! Миленький мой Господи! Пожалуйста! Пожалуйста, миленький! Пусть будет живой! Пусть только будет живой… Здоровый ещё… чтоб только живой и здоровый! Всё, больше ничего не надо, миленький! Господи мой миленький! Пожалуйста! Сделай так! Сделай!

Взяла иконку, посмотрела в глаза Иисусу. Услышал? Услышал, наверное. Поцеловать надо… А куда целовать-то? Не в лицо ведь, губы… неудобно как-то… Поцеловала не глядя, с закрытыми глазами. Как будто полегче стало. Поставила иконку на место. Да, прям вот легче стало намного. Надо же. Наверное, просто всё вот это вышло сейчас из головы и сердца… вот это, что накопилось… Телефон.

– Аня? – женский голос. – Анна?

– Да, я.

– Вы жена Вадима?

Сердце, будто мощный поршень, стукнуло один раз с бешеной силой и тут же остановилось.

– Я! Я! Я – жена Вадима! Девушка, а что? Что случилось?

– Да, в общем, ничего такого… Нового ничего… – голос был почти спокойный, удивлённый слегка. – Что вы так нервничаете? Я… Я просто хотела сказать вам, Аня…

Внизу живота вдруг родилось и сразу же вспыхнуло очень неприятное предчувствие, захотелось положить трубку и никогда не слышать больше этот голос. Странный голос у девушки… Тон какой-то непонятный. Неприятный… Интонации… Господи, миленький, пожалуйста! Ты же слышал?

– Да?

– В общем, хотела просто сказать, что он у меня!

– У вас? Ничего не понимаю… Вадим? Вы откуда? Из больницы? С Урала?

– Боже! Почему с Урала? Здесь, из Москвы звоню, и он у меня дома. Вадим.

– С ним всё в порядке? А командировка?

– У меня он, не в командировке никакой… В порядке. Два года мы уже встречаемся, в общем. Почти… Да, почти два года. Просто хотела сказать, чтоб вы знали это. Всё.

– А… А можно с Вадимом поговорить?

– Нет, он сейчас в душе, моется. До свидания!

– До свидания…

Она посмотрела на номер телефона. Наверное, надо внести как новый контакт? Она начала нажимать на кнопки. Зачем? Зачем ей этот контакт? Почему он моется? Он же мылся утром. А как же командировка? Вдруг перед ней начали проноситься последние два года, как фильм на быстрой перемотке. Внезапная поездка по заданию руководства… задержался поздно вечером… Восьмого марта вызвали на работу… Эти духи пошлые женские у него в портфеле. День рождения начальницы, сказал…

Ну и что! Зачем она ей позвонила? Чтобы что? Вадим знает про этот разговор? Она подошла к его столу, будто хотела найти доказательства, что это не так или что так… Какая-то слабость вдруг окутала. Устала… Устала чего-то очень. Ванну мыть сегодня уже не в силах… Холодно. А… вот и иконка. Аня опустилась на колени, поставила иконку к стене. Долго смотрела Ему в глаза. Как будто искала ответ.

– Спасибо, Господи… Спасибо… Ты сделал, как я просила… Спасибо, миленький.

Мама Соня

В детстве Боб был известным в районе Остаповского шоссе хулиганом. На пару со своим закадычным другом Славкой он сражался с пацанами за территорию и красивых девчонок, подбирал бычки, курил в подворотнях, сплевывая, как взрослый, бил в подъездах лампочки. Если в соседних домах или в школе вылетало окно, то неизменно доставалось Бобу и Славке. Они не оправдывались и не возражали, даже если и не были виноваты – проступком меньше-больше, без разницы.

Боб и Славка были детьми войны. Отцов, как правило, у таких мальчишек не было: кто не пришел с фронта, кто попал под сталинский каток, кто остался жить в другом городе. А вернувшиеся с фронта часто и быстро спивались – то ли от тяжести пережитой войны, то ли из-за слишком тихого наступившего мира. Мамы работали сутками, дома хозяйничали лишь бабушки, которые только и умели, что любить и жалеть.

У Боба отец после войны был депортирован из-за немецких кровей, мама работала на заводе инженером и приходила домой поздно. У старшей сестры Наташки бурлила девичья жизнь, и ей было не до брата. А бабушка оставалась всегда дома, и Боб называл ее Мама Соня. Настоящая мама была недосягаемой – строгой, уставшей, закрытой, не до чувств и ласк. А Мама Соня жила и дышала своим Боренькой – мягкими кудрями, голубыми глазами и пахнущей пыльным двором кожей.