30 июня, 30 июня

Ричард Бротиган. 30 июня, 30 июня

Эта книга Сиине Такако,

«моей японской сестре»

Calle de Eternidad

Перевела Фаина Гуревич 

РУССКИЙ ЯЗЫК ЭМИЛИ ДИКИНСОН

Хасегава Сиро.

Я только что видел Ричарда Бротигана.
Он сползал по стенке
В роппонги-баре Крэдл.
И бормотал:
- Знаешь, в Сан-Франциско
Я засунул за батарею Эмили Дикинсон,
И теперь зимой она шипит: «Хочите-риба!»
Интересно, что это может быть?

На постоялом дворе Саратова
Максима Горького будило по утрам
Гудение паровых труб под окном.
Хочите-риба! – звали они.
Хотите рыбы?

- Вот спасибо! -
Воскликнул Бротиган и прищелкнул пальцами.
- А я и не знал, что Эмили Дикинсон говорила
         По-русски!

ПРЕДИСЛОВИЕ

Прощай, дядя Эдвард и все другие дяди Эдварды.

         Дядя Эдвард мертв.

         Он погиб, когда ему было двадцать шесть лет.

         Он был гордостью нашей семьи.

         Был 1942 год.

         Косвенно его убили люди Японии, воевавшие тогда против людей Соединенных Штатов Америки. Это было очень давно.

         Он работал инженером на острове Мидвэй, когда 7 декабря 1941 года на этот остров напали японцы. Налетели военные самолеты и стали бомбить. Дяде Эдварду дали пулемет, чтобы защищать остров. Он приметил удобное место для пулемета и туда направился. Он так и не добрался до места.

         Взрыв японской бомбы был похож на тень, шрапнель полетела дяде Эдварду в голову. Все стало пустым, а место, куда он собирался поставить пулемет, далеким, темным, и больше не имело отношения к его жизни.

         Его эвакуировали с Мидвэя и отвезли на корабле на Гавайи, где дядя Эдвард несколько месяцев пролежал в коме. Шрапнель вынули у него из черепа, он лежал и спал, неделю за неделей с головой, обмотанной бинтом, пока в конце концов его глаза не открылись, и он опять вернулся в этот мир, правда, ненадолго.

         Ему предстояло немного оправиться от ранения весной 1942-го и умереть в конце того же года во время работы на «секретной» аэробазе в Ситке, Аляска.

         Он поправлялся на Гавайях, где сочинял стихи в духе Редьярда Киплинга, Роберта У. Сервиса и Омара Хайяма. Он также записывал по памяти стихотворения этих поэтов. Все это потом осталось моей матери. Дядя Эдвард был блестящим инженером и временами немного романтиком.

         Стихи он писал в блокнот с тремя спиральными проволочками.

         Я помню, как читал их сразу после войны. Они будили во мне странные чувства. Война закончилась. Мы победили. Дядя Эдвард мертв, а я читал его стихи.

         Выписавшись из расположенного в Гонолулу госпиталя, он приехал в Сан-Франциско, где у него случился роман с разведенной женщиной. Тогда это было важно. Сильнее, чем простое физическое удовольствие, их соединяла глубокая любовь к поэзии Омара Хайяма, стихи которого они читали друг другу наизусть, наверное, после фантастических дней и ночей любви.

         Думаю, дядя Эдвард это заслужил, ведь ему оставалось жить всего несколько месяцев. Он умрет осенью. Я буду стоять рядом с его гробом семилетним мальчиком, таращиться на тело, нелепо раскрашенное лицо, и меня будут уговаривать поцеловать помаду на его мертвых губах. Я вырвался и с ревом побежал из похоронного бюро по боковому проходу, прочь от его гроба и от его смерти. Гордость и будущее нашей семьи превратилось в нарумяненный труп с накрашенными губами.

         На улице шел дождь.

         Была ночь.

         Японские люди косвенно убили его.

         Они сбросили на дядю Эдварда бомбу.

         После романа с разведенной женщиной из Сан-Франциско он уехал в Силку, Аляска, работать на аэробазе.

         Вот как он умер.

         Он работал на аэробазе со все еще забинтованной головой. Он не совсем поправился после той бомбы, но хотел помочь своей стране, а потому поехал на эту базу.

         Однажды на платформу свалили доски, чтобы перенести их краном на третий этаж строящегося здания.

         Дядя Эдвард залез на эту кучу с начал подниматься вместе с ней. Наверное, он хотел с кем-то увидеться или что-то проверить внутри здания. Когда платформа поднялась над землей на шестнадцать футов, он упал и сломал шею.

         Тысячи людей падают с шестнадцати футов и встают на ноги, обалдевшие, но без единой царапины. Другие ломают руки или ноги. Дядя Эдвард сломал шею и направился ко мне, который стоит дождливой ночью над его гробом в Такоме, Вашингтон, и которого уговаривают доказать свою любовь поцелуем в помаду на мертвых губах. Я вырвался и с ревом побежал по боковому проходу похоронного бюро.

         Все уверены, что он упал с платформы из-за приступа головокружения, в котором виновата шрапнель, попавшая ему в голову из той японской бомбы.

         У него просто закружилась голова, он упал и сломал себе шею.