31 история отчаяния

Чугунных баков и, отбросив стыд,

Я знаю, почему любой живущий

Тлетворством упивается всё пуще.

Кто выжил – безнаказанно свободен,

И это наш единственный закон.

Виновных нет. Что ж, в некотором роде

И я был прав… Фамильный медальон

Петлёй саднящей шею мне изводит,

Увы, с тех пор. Рокочут в унисон

Моим утратам, голоса под кожей.

Пируйте! Только света нет здесь тоже.

10.08.19.

Постапокалиптические октавы. Часть VI. Мародёр

Мне нет покоя и среди усопших:

Не смотрят, но язвительно молчат,

Пока перебираю то, в чём больше

Им нет нужды. Который час подряд

(За неименьем смены дня и ночи),

Ловлю себя на мысли, что распад,

Пресытясь червоточным истязаньем

Их тел, однажды и моё сознанье

Изгложет. Очутившись в переулке,

Не столь давно, средь хлама и костей,

Сроднившихся в смердящей груде жуткой,

Я слышал поступь лёгкую, затем

Скользнула тень от лампы прочь, как будто

Отчаянно спасаясь, но за ней,

Не знаю отчего, я устремился.

Загнал в тупик, и бледная юница,

Невинно-чёрным одичалым взглядом,

Смутила и замедлила меня.

«Наш мир живёт кишением распада»

– Я прошептал, дотронувшись плеча,

«И воля, воле сильной – не преграда».

Её ключицы, в отсветах дрожа,

Дразнили… Я не свят. И ей не выжить.

Но я ушёл, отвергнув эту близость.

24.04.21.

Постапокалиптические октавы. Часть VII. Варево

Подобно ведьме в синем свете газа,

За варевом клокочущим следит

Глазами впалыми. Я знала сразу,

Что не за этот шелудивый вид

Мой сын любил её, и был привязан

До одури. Ей, что приворожить,

Что со свету свести – пустяк и только.

Я часто слышу: дух его за шторкой,

Запутавшийся в шелест, изнывает.

Мой милый непутёвый мотылёк.

Не выручить. Сил не найду, бывает,

И приподняться. Видно, недалёк

Прискорбный час. Она меня отравит.

По дну протяжно ложкою скребёт:

За кругом круг, за ним другой, и снова.

И всякий раз, я притворяюсь, словно

Не голодна. В неверном полумраке

Пытаясь уловить в чертах лица

Приметы недовольства. В ноги сядет,

Попросит с интонацией льстеца:

«Поешьте хоть немного, Бога ради».

Я отвернусь, ни слова не сказав.

Мелькают хороводы пёстрой чуши,

Но спать нельзя – она меня задушит.

04.06.21.

Постапокалиптические октавы. Часть VIII. Эпилог

Неведом человечеству и страшен

Планеты, сорванной с орбиты, путь.

Едины в недоверии незрячем,

Разрознены стремленьем обернуть

Себе во благо… гибель – не иначе

– Часов несметных разложенья жуть.

Мы приняли греховность нашей воли,

Несчастны, как и прежде, одиноки

Как никогда. Что ж, вероятно, счастье

Лишь для святых, да тронутых умом,

Пусть и не всех. Свет не по нашей части,

А по сему… цветёт хмельной Содом,

По лепестку изнеженному гаснет

В ладони прелой корчась, как бутон.

Жемчужинами в тухлой хляби зыбкой,

Мы скалим мертвозубые улыбки.

01.08.21.

Вьюга

Поношенный малиновый тулуп,

Курчавый, отдающий мокрой псиной,

Подаренный соседкой тётей Зиной.

Но я же, право, не настолько глуп:

За пять годов я розовой собаки

Так и не встретил, значит соврала.

Искусственный. Спалю избу дотла,

Пусть только ляжет. Не найдут останки.

И будет ветер выть в печной трубе,

Да кто ж ему, шалырнику, поверит,

Что я там был? Как скоро-то темнеет…

Мать не вернулась. Чувствую, к беде.

Уж пальцы зябнут. Лезу по сугробам,

Проваливаюсь (ну, ей Богу, крот),

Ресницы наспех снег сметал, но вот,

Поодаль, скорчившийся от озноба,

Чудной, знакомый с детства мне, старик

У ледяной колонки цедит воду.

– Эх, старый, вот бы мне твою заботу.

Скотину напоить – труд не велик,

Не то, что мать бродить-искать по вьюге.

Меня завидев, дед оторопел,

Замялся. Весь взъерошен, ликом бел

От холода ли или от испуга.

«– Пойдём, несчастный, – говорит, – Со мной.

Баранками попотчую да чаем,

Истории с тобой посочиняем,

Не то застынешь: снег несёт стеной».

Я упирался: не досуг, взаправду,

Чаи гонять, когда пропала мать.

– А вдруг сама пойдёт меня искать,

Когда вернётся? Не бывать с ней ладу.

«– Мы скажем ей, что я в том виноват,

Уж старика бранить она не станет»,

– уверил дед и, тяжело ступая,

Побрёл обратно к дому наугад.

Одна… вторая… в липкие разводы

Упали косточки, бренча о стол,

В вишнёвых клочьях. Старина навёл

К варенью чай на травах. В непогоду

Становится, не то что бы грустней,

Но сердце ноет застарелым флюсом.

«– …а третий брат был хворым да безусым,

Но мудрым слыл среди честных людей».

– Скажи, плешивый, – перебил я деда,

– Что если мать не сладит со станком?

Её в закрытый гроб? А я потом…

Не встречусь с ней до окончанья света?

– позорно слёзы хлынули из глаз.

Я шмыгал носом и не мог уняться.

– Её всё нет и нет. Ведь может статься,

Она уже… – я взвыл на этот раз

И вьюга за окном со мной ревела

Под небом чёрным, мертвенно-бледна.

Дед сжал меня в объятьях. Седина

За ухом щекотала то и дело,

Совсем некстати. «– Что ты? Перестань!

Она жива. Жива, не сомневайся»,

– он повторял назло моей боязни,

Но разве мог наверняка-то знать?

«– И даже если вдруг её не станет,

– с уверенностью продолжал старик,

– Ты выйди в поле и зови. На крик,

Заоблачные оставляя дали,

Её душа немедля прилетит,

Едва заметной птахой обернувшись».