33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

– Итак? – спросил Ремизов в конце обсуждения.

– Итак? – переспросил Мироныч, перекинул ноги и стал слюнявить самокрутку. – А в итаке трёх новых мы надыбали…

Оказалось, что, пока рикша катал ничего не понимающего Сорокина по городу, Мироныч с «бригадой» успел за эти дни установить три новых связи Номуры, которого он за крепкие зубы звал «Лошак».

– Один – наш полицейский чин Хамасов, будь он неладен, другой – китайский мануфактурный оптовик с Фузядяна, щас мои топтуны устанавливают его по месту жительства, и третий – военный ихний со штаба Чжана.

– Это штаб маршала Чжан Цзолиня, это вы, я надеюсь, знаете! – прошептал Ремизов Сорокину.

Михаил Капитонович кивнул, хотя только слышал, что Чжан Цзолинь – это что-то вроде губернатора на северо-востоке Китая, то есть в Маньчжурии, – то есть самый главный здесь хозяин.

Когда Мироныч закончил, Ремизов подал ему конверт, тот сунул его под совершенно сухую, но злопахнущую рубаху и, не откланявшись, ушёл, только от порога спросил:

– Завтра?

– Завтра, отдыхайте, Мироныч.

Изабелла ласково улыбнулась ему и помахала рукой. Мироныч, глядя на неё, по-боксёрски поджал кулаки, мотнул головой, сделал языком «Ц!» и тихо затворил дверь.

После его ухода Ремизов долго думал и барабанил пальцами по столу.

– А в итоге вот что! – И он рассказал, при понимающе кивавшей Изабелле, как в Харбин привозят опиум. – Вот и вся схема! В ней есть и господа полицейские, и господа военные!

Слежка была закончена. Договорились, что завтра Сорокин перепишет бумаги из дела на «Карафа» и передаст их Ремизову, а вечером они все вместе поедут к Кауфману.

* * *

Утром Михаил Капитонович проснулся рано, когда ещё не было жары, и стал рассматривать свой костюм. Он у него был единственный, и оттого Михаилу Капитоновичу было его бесконечно жалко, как и себя, потому что он даже представить себе не мог, что сейчас наденет его и выйдет на улицу. Предательская солёная полоска на шляпе стала откровенно безобразной. Михаил Капитонович выругался, но делать было нечего, он оделся и вышел.

К обеду он переписал бумаги и решил, что в этом костюме он не сможет пойти никуда, если только на службу.

«Значит, придётся что-то купить! – решил он и вышел на Китайскую. – Четырнадцатое июня, а так жарко! Что-то будет в июле?»

Он шёл по улице и пытался вспомнить прошлое лето, было ли оно таким. Но вспомнить не получалось, потому что он обнаружил себя в этом городе только тогда, когда его подобрал Серебрянников, то есть уже в конце августа. А что он делал до этого почти год, после того как они с Штином, Вяземским и Суламанидзе среди разрозненных отрядов вырвались из Приморья, после красного разгрома? Пил. Немного зарабатывал, когда выходило, и пил, даже выкурил три трубки опиума. Деньги от Гвоздецкого – Михаил Капитонович вспомнил его и перекрестился: «Дай Бог ему… каким бы он ни был…» – он пропил за лето. Денег было много, и планов было много, но он остался в этом городе совсем один, он потерял Штина, и было неудобно заявляться к Румянцевым. А таких, как он, в Харбине было много, сотни: молодых подпрапорщиков, прапорщиков, подпоручиков и поручиков. Среди ночлежников, как их называли в городе, были даже полковники: без семей, без работы и без друзей. В Фуцзядяне они собирались возле нескольких харчёвок и ждали, что кто-нибудь наймёт их на работу. И нанимали. Чаще всего это были китайцы, иногда японцы, те даже платили прилично. И тогда сколачивались бригады по три-четыре голодных, небритых и слабосильных, и они шли на железнодорожные склады, на выгрузку леса с барж, на стройки, на самые тяжёлые работы, а иногда надо было вычистить выгребные ямы или снести в одно место трупы. Им было всё равно – платили бы деньги. И они их сразу артелью и пропивали. А ещё были пьяные драки, членовредительство и убийства, и их никто не расследовал. Тела друг друга они сбрасывали в Сунгари. Мало кому удавалось вырваться из этого круга. Поэтому, каким было прошлое лето, Михаил Капитонович вспомнить не смог.

«Было! Оно просто было! – подумал он. – А Николаю Николаевичу Гвоздецкому и Илье Михайловичу Иванову надо бы свечки поставить! Вот только куплю костюм!» Он дошёл до Мостовой и зашёл в магазин «Лондон», а когда вышел, то нёс в руках большой бумажный свёрток со старым костюмом, шляпную коробку, где лежала та шляпа, коробку из-под обуви, в которой были его прежние туфли, чёрные. Он остановил рикшу и, пока ехал домой, чтобы оставить свёрток и коробки, с удовольствием поглядывал на своё отражение в зеркальных витринах магазинов, аптек и ресторанов и думал: «Больше в ночлежники я не хочу!» Он добрался до Иверской уже к вечеру и поставил поминальные свечи. В семь пополудни его на Аптекарской ждали Ремизов и Изабелла.

К доходному дому на Аптекарской он подошёл минута в минуту, как раз когда Изабелла и Ремизов выходили из парадной. Изабелла не сразу узнала в подходившем высоком и стройном молодом человеке одетого во всё белое Сорокина.

Она ахнула:

– Вот так сюрприз, Мишель! А вы прямо-таки душка!

Сорокин стеснялся. Ремизов, когда увидел его, снял шляпу и почесал в затылке.