33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

– Чёрт с ним, иди прямо, как вошёл… стол с фонарём у меня за спиной у задней стенки!

Давид говорил еле слышно, Сорокин замер, иначе он ничего бы не услышал.

– Иди! Друг! Иди!

Тут Сорокин вспомнил, что камера невелика, два шага до двери и два шага до стены, он сделал шаг вперёд и нащупал край стола. Он стал шарить по поверхности стола и лежащих на нём предметов. Это были какие-то холодные железки, и тут он нащупал что-то плоское, это был электрический фонарь. Он зажёг его и повернулся. Давид действительно висел и немного раскачивался. Пальцами ног он не доставал до пола буквально одного сантиметра, пола касалась тень его пальцев.

Сорокин подошёл к Давиду и немного сбоку посветил ему в лицо, голова Давида висела, и были закрыты глаза, он был без сознания.

«Что делать? – подумал Сорокин и стал осматривать голое тело Суламанидзе. – Дотрагиваться до него нельзя!» Он сделал шаг назад и стал смотреть. Давид висел привязанный за руки верёвкой к крюку в потолочной балке. Его плечи были неестественно узки.

«Они ему их вывернули! – понял Сорокин. Он повёл лучом фонаря вниз, грудь Давида была как будто вымазана сажей. – Жгли ему грудь!» Ноги Давида были похожи на тумбы с утолщениями в середине: «Прав был Мироныч, они раздробили ему колени, то есть его отсюда можно вытащить только на носилках, но невозможно будет пронести по лестнице, не развернёшься и обнаружат… Вынести не дадут!» Вдруг он увидел, что сквозь полуопущенные веки Давид смотрит на него.

– Что, красывий Витязь в шкуре барса! – Давид улыбался.

Сорокин закрыл глаза.

– Ты, навэрно, хочешь меня выкрасть отсюда, как джигит нэвэсту? Нэ выйдет, друг! Я до утра нэ доживу… Сколко врэмени?

– Около трёх! – прошептал Сорокин.

– Так много… или уже мало. Уже мало!

Сорокин кивнул.

– Знаэшь, сколко я убил животных: свиней и коров, баранов, я в этом харашо панимаю. Они отбили мне пэчэнь, сегодня вэчэром, и там внутри сплошной кровъ…

Сорокин застыл, он не мог произнести ни одного слова.

Давид смотрел на него и улыбался.

– Я сэйчас ужэ почти как ливэрная калбаса, осталось толко каптитъ…

Сорокин готов был взвыть от бессилия, от темноты, от замкнутого пространства, от того, что он ничего не может сделать.

– Номура сказал, что я совэтский агэнт… рэзидент… А какой я совэтский агэнт? Я Совэтам своими руками горло перегрызу… что я должен стать японский агэнт. Зачэм? Я, грузынский княз, – агэнт… шпион…

Сорокин стоял оглушённый.

– Памаги мне, бррат, сили уходят, хочу, чтобы ты передал Юле и её отцу, он настоящий русский офицер, что я ни в чём не виноват, я не шпион, ни савэтский, ни грузинский, никакой. И японским не хочу стать. Я Номуре так всё врэмя говорю и сегодня сказал. Я сына хочу, жену, домой хочу и… – Давид уронил голову, он снова потерял сознание.

Сорокин начал кружить вкруг него, не зная, что делать, не снять ли его с этих верёвок, но что дальше… и вдруг он снова услышал голос Давида.

– Памаги, бррат, мнэ очень болно, вся тела балит. Памаги, прашу тебья! Памаги, сил болшэ нет! Спасиба!

Давид висел тихий, уравновешенный, его голова опустилась подбородком на грудь, но он ещё дышал, вдруг он приподнял голову, разлепил губы, но ничего не смог сказать.

«Невозможно человеку так мучиться!» – внутри себя закричал Сорокин, он уже понял со всей безысходностью, что может помочь своему другу только одним. На столе лежали зубоврачебные инструменты, он стал их перебирать и увидел тонкую спицу. Он взял её, подошёл к Давиду и перекрестил его. Спица вошла в правый бок ниже ребра мягко и до конца. Давид чуть дёрнулся и выдохнул.

Сорокин стоял возле коляски. Сзади подошёл Мироныч:

– Помог?

Сорокин кивнул.

– Один сдюжишь или побыть с тобой?

Сорокин помотал головой.

– Куда тебя? – Домой!

В квартире он находился недолго, не выдержал. Он вышел и пошёл пешком в сторону вокзала. Перед ним широко расстилался Железнодорожный проспект, но он его не замечал, он вышел на привокзальную площадь и понял, куда вышел, только когда свернул на Вокзальный проспект. Впереди на пригорке темно высился Святониколаевский собор, но он прошёл мимо. Большой проспект мягко ложился под ногами, но он его не чувствовал. Остановился только тогда, когда справа кончились сплошные высокие и низкие дома и над входом раскинулась арка Нового кладбища. Он вошёл. Сторожка была недалеко, он подошёл к ней, взял у стены лопату и пошёл к могиле Иванова. Около неё он немного посидел на лавочке, курил, потом решительно встал и стал лопатой собирать и скидывать понемногу в одно место землю. Когда накидал под колено, получился холмик, он стал обстукивать холмик лопатой, и в ногах могильного камня Ильи Михайловича получился могильный холмик. Михаил Капитонович огляделся, увидел рядом молодую берёзу, срезал две ветки, две палочки, подлиннее и покороче, достал носовой платок и платком связал палочки крестом. Крест воткнул в холмик.

Сорокин встал перед холмиком на колени и стоял, сколько не помнил.