33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

– …и батюшка, они про захоронения всё знают… Никуда неохота ехать, – без всякого перехода сказал Ива́нов, – но некуда деваться, моё информационное агентство меня не кормит, а терять его неохота, вот и приходится наниматься борзописцем, то к Семёнову, то к подлецу и вору Меркулову… Платит приличные деньги, и надо отрабатывать, а в целом всё дерьмо! Неприятно только, что приличные люди перестали принимать меня за приличного человека. Поэтому и говорю вам, со мной не ездите, поезжайте сами в Цзинань, помолитесь на могиле вашего друга, а там решайте, что делать дальше… А Элеонора…

Война Сорокина. Конец Русской группы

Михаил Капитонович сидел в углу теплушки, старался ни на кого не смотреть и думал: «Интересно, как меня встретит Ма Кэпин… если он ещё цел… а ведь он ещё цел… если верить тому, что писал Мироныч!» В вагоне пили офицеры.

– Что, господин поручик, не выпьете ли с нами за победу русского оружия на китайских фронтах? – пропел ему человек в форме майора.

– Нет, господин майор, не выпью… – Что так, домой ведь едем!

– Сил нет пить… и едем ли?

Эшелон, в котором находился поручик Сорокин, шёл в Харбин, но в данный момент он стоял. Он стоял уже сутки на станции Сунгари-2 в тупике, и из вагонов никого не выпускали. На этом настояло советское руководство Управления КВЖД. Однако тем, кто находился в вагонах: 25 белых офицеров и 210 нижних чинов, – об этом не сообщили.

«Он меня так и не узнал, – подумал Сорокин про майора Порфирия Никаноровича. – И немудрено, они тогда сильно выпили!»

А Порфирий Никанорович Сажин обыгрывал офицеров в карты. Сорокин помнил, как его охарактеризовал другой майор, тот, который подтвердил, что Штин погиб: «феноменальная память». Это было очевидно, потому что в таком узком кругу – в вагоне было всего девять офицеров – мухлевать было невозможно. Тем не менее, хотя Сажин уже вызвал к себе неудовольствие остальных, он выигрывал и деньги брал. Денег у офицеров было мало! А какая в апреле этого года была эвакуация с основной базы Русской группы в Цзинани? Почти паника, когда подошли войска маршала Чан Кайши! Но нескольким десяткам офицеров удалось получить свои за много месяцев задержанные зарплаты у начштаба группы полковника Тихобразова. Враг наступал на город, а они штурмовали штаб группы. Вот эти деньги сейчас проигрывались и пропивались.

– Который час, господа? – не отрываясь от карт, ни к кому не обращаясь, спросил Сажин.

Через минуту кто-то ответил:

– Десять пополудни!

– Сейчас лаобайси́ны начнут предлагать! Чья очередь, господа, покупать ханшин?

Никто не ответил.

Сорокин видел это боковым зрением, он держался от соседей по вагону стороной, не пил и не играл. Таких, как он, было двое: он и ротмистр русской службы Виталий Евстигнеевич Борин, недавно сорвавший с себя подполковничьи погоны армии Чжан Цзучана. К Борину относились с пониманием, у него была большая семья, для прокорма которой он и пошёл воевать в китайские войска, – три старшие дочери и три маленьких сына. К тому, что Сорокин не пил и не играл, с пониманием относился только Борин и ещё один обитатель вагона, майор китайской службы кавалерист и сорвиголова Ставранский. Борин, потому что сам по себе был не транжира и вразумительный человек, а Ставранский – просто так. Как раз он-то проигрывал Сажину больше всех.

Сдвинулась дверь, и в вагон влез полковник Тихобразов.

– Господа! – обратился он, но никто в его сторону не посмотрел. – Вот-вот трогаемся! По имеющимся сведениям, нас повезут мимо Харбина до Цицикара. И только оттуда колоннами, обещали автомобили, после переформирования, – в Харбин. Обещали составить специальный отряд и предложили штат – 6 офицеров и 155 нижних чинов. Прошу, кто пожелает, подать в список!

Сказав это, он стал ждать, однако из девяти офицеров, которые находились в вагоне, никто не ответил. Тихобразов постоял ещё минуту, мотнул головой, как бы вправляя её в верблюжий воротник старой вытертой шубы, и спрыгнул.

– Хоть бы дверь закрыл! – пробормотал вслед ему Борин и поднялся. Кряхтя, на онемевших негнущихся ногах, он пошёл к двери.

– Шурочкин шлейф! – процедил сквозь зубы Порфирий Никанорович в адрес Тихобразова и треснул картой об ящик, заменявший обитателям вагона и карточный стол, и обеденный, и всю мебель.

– А вам какое дело, чей он шлейф? – не поднимая глаз, на одной ноте проговорил Ставранский и поверх сажинской карты тихо положил свои две.

– Да нет мне никакого дела, только немалая часть нашего с вами жалованья исчезла в её кошельке!.. – Сажин смотрел в карты то у себя на руках, то на столе. – А вы что, не знали?

– А вы бы не совали свой тыловой нос в чужие дела…

– Ах, вот вы как? А вот и нет вашего марьяжика, господин Ставранский! – пропел Сажин и треснул две карты на стол. – Извольте рассчитаться!

Ставранский полез в карман, и в это время в дверь вагона тихо постучали.

– Я возьму! – сказал Сорокин и перед тем, как встать, стал тереть затёкшие колени.

Сажин удивлённо посмотрел на него.

– Сегодня я заплачу за ханшин, господа!