33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

– Нельзя не понимать, что это всё результаты Гражданской войны, но и согласиться с этим я не могу. Не могу принять это как естественный ход событий. Я, знаете ли, сам революционер! Был! Да, не удивляйтесь! После революции девятьсот пятого года я был сослан в Приамурский край на поселение, шесть лет жил в Охотске. Мы готовили это землетрясение, но даже не предполагали, что после землетрясения приходит цунами. Знаете, что такое цунами?

Сорокин отрицательно помотал головой.

– Это страшная волна, которая неизменно приходит после землетрясения. Вот эта волна и накатила. Понятно, что Яшку убили кучера́. Они проследили его до тюрьмы и поняли, зачем он оказался в их среде. И расправились с ним. Видимо, и вы попали в их поле зрения.

Сорокин вспомнил, как позавчера ему предлагал услуги извозчик и он с ним так в точку пошутил про тюрьму.

– И вас подожгли, но не захотели до смерти, а только попугали! Понимаете? Клок-то сена, могли и побольше… и с окном бы решили… Сорокин кивнул.

– Понятно, что в гостинице у них есть наводчик! Может быть, и не в одной. Понятно, что кто-то навёл их и на Григорьеву, и на англичанку… – Иванов на секунду остановился. – Надо бы найти эту Дору или Дарью… прежнюю, уволенную горничную, Понимаете, о чём я? Надо дать телеграмму англичанке… Составите?..

Сорокин снова кивнул, и у него на душе посветлело – он будет писать Элеоноре.

– …И завтра отнести телеграмму в консульство. Понимаете, о чём я говорю?

На том вроде разговор и был кончен, но Михаил Капитонович чувствовал, что пока не кончен. А Иванов всё расхаживал между столом и стеной.

– Там, в Охотске, я, сударь мой, – он говорил так, как будто бы исповедовался, – принял православие. И мучаюсь – к своим не тянет, а другие, чуть было не сказал – чужие – не очень-то принимают. Вот так и живу-мыкаюсь! Что вы на меня так смотрите?

Сорокин пожал плечами.

– Вы, кстати, можете звать меня Илья Михайлович, так и крещен был – Ильей. Удивляюсь, как только Яшка моё настоящее имя умел выговорить, это при его-то просторечии и косноязычии. Всё говорил, что – библейское. – Иванов достал из ящика стола деньги. – И вот! Это моё мес ячное жалованье… Китайцы нашелестели… На похороны Якова в субботу не пойдем, я туда людей отправлю, пусть посмотрят и запомнят, кто там будет. Коляску я выкупил, а коня выговорил у начальника управления полиции отдать сыновьям Якова, а то им совсем жить не на что. В субботу Якова отпоём в Иверской, и сами отопьёмся. Не возражаете?

– А вы? Вы где ночуете? – вдруг спросил Сорокин.

– Есть одна дама сердца! И давайте-ка я позабочусь о вашем ночлеге, вовремя сгорела ваша контора. А про камеру я вам уже говорил, я попросил, чтобы она замыкалась изнутри, вот ключ.

В субботу они причастились и исповедались в Иверской церкви, оставили деньги на помин души почившего раба Божия Якова и на свечи, сели в полицейскую карету, и Иванов сказал:

– В «Сливу».

По дороге молчали. Сорокин не знал, что такое «Слива», и смотрел вперёд, Иванов смотрел куда-то в сторону. Из церкви они выехали на Офицерскую, потом свернули на Участковую, а когда повернули направо на Мостовую, Сорокин заволновался: по Мостовой за железнодорожными путями был китайский пригород Фуцзядянь. Михаил Капитонович стал вертеться и оглядываться.

– Не переживайте, Михаил Капитонович!.. Видите, не получается у меня с вами – просто Миша… Мы, сударь мой, там долго не засидимся, надо опросить людишек, которые были сегодня на похоронах у Якова, так что… Хотя вам волноваться не о чем, вы не сможете проспать на работу или опоздать, всё одно ночуете в тюрьме. Кстати, как вам? Я так и не спросил!

Определил в камеру и не поинтересовался!

В зале шумной и неопрятной китайской харчевки «Цветущая слива», куда они приехали, они неожиданно увидели вдребезги пьяного Гвоздецкого, тот глянул на них, но не узнал или сделал вид, что не узнал.

Когда сели за стол, Иванов с сожалением сказал:

– Не жилец Николай Николаевич! Разуверился! За́пил, а раньше в рот не брал, говорил, что его здоровье надобно Родине. Так и говорил «Родине» с большой буквы. А зря, в Киеве у него семья, мог бы и позаботиться.

Сорокин помнил эту харчевку, мимо которой ходил десятки раз. В Фуцзядяне это место считалось предпоследней ступенькой перед тем, как оказаться окончательно записанным в списки ночлежников. Он воспринял слова Иванова о Гвоздецком равнодушно и сам удивился этому, только подумал:

«Вот бы Штин увидел!»

* * *

Элеонора вышла из гостиницы. Она была взволнована, только что консьержка передала ей письмо от Антона Ивановича Деникина.