— Мишель, соображения — ваша прерогатива, — заметила Настя.
Мишель в ответ на это только развел руками.
— Настя, а Белоусов хоть что-то сказал по этому поводу? — спросил Петрович.
— В том-то и дело, что нет, — ответила журналистка. — Федорович сам ничего не знает. Когда я уходила, он признался, что до самого утра пытался расшифровать немецкое послание, но понял только, что следы ведут в этот самый Вевельсбург. Стихов он, кажется, не видел.
Тут в разговор вмешалась Алексия:
— Папа, позволишь ли ты мне построить ипсилон самой?
— Я ждал этого часа! — не без пафоса произнес Мессинг. — И вот он настал!
А нам оставалось смиренно ждать, пока Алексия составит ипсилон — выявит ключевые слова, потом примется за сведение их в системы числителя и знаменателя. Через час с небольшим наше ожидание было вознаграждено.
— Умница! — похвалил Мессинг Алексию. — Только скажи-ка, любезная, как покойный Отто Ран оказался у тебя не в той дроби, где все прочие персонажи нашей истории?
— Я сама этого не поняла, папа. При строительстве ипсилона я вписала Рана в первую дробь, но тут почувствовала, что ему место именно в числителе второй дроби. Более того, не в парадигме прочих собственных номинаций критериального свойства, а в качестве структурообразующего начала всего числителя именно той дроби, в знаменателе которой будет гора.
— Что же, цель ясна — это Бирма! — радостно воскликнула Настя. — Надо известить Белоусова!
Дежавю Петровича
Только тут мы заметили, что наш Петрович сделался белее снега на Петроградской стороне в начале декабря.
— Ребята, — еле выдавил из себя полковник, — тысячу раз прав Александр Федорович по поводу человеческой памяти: она хранит давно забытое и в нужный момент извлекает это забытое. Артем Воскобойников…
Мобильный телефон Петровича противно заверещал, но полковник, даже не глядя на экран, отбил вызов.