Епископ Нуайон не был безобидным чудаком. Его заносчивость была весьма зловредного свойства, заставляя его полагать, что он наделен безграничной властью над людьми. Он, ничтоже сумняшеся, наносил окружающим обиды и оскорбления, но при этом никому не было позволено перечить ему или указывать на недостойное поведение. Аббат избрал единственно возможный способ найти управу на этого спесивого человека. Будь насмешка слишком очевидной и откровенной, это вышло бы не так занимательно, а епископу, жертве, даже посочувствовали бы. Сделав свою издевку тонко, почти неуловимо пародийной, да еще и заставив епископа самого поучаствовать в ней, де Комартен и позабавил придворных (всегда важно лишний раз доставить удовольствие сильным мира сего) и помог Нуайону, который слушал сию пародию лучась от счастья, самому себе вырыть могилу, став всеобщим посмешищем. С высот тщеславия епископ был низвержен в глубины унижения и бессильного гнева. Внезапно увидев себя глазами окружающих, Нуайон утратил равновесие, удалившись даже от короля (а того до поры до времени забавляла его напыщенность). Кончилось тем, что, к облегчению многих и многих, Нуайон предпочел удалиться от двора.
Самые сложные, самые неприятные из наших коллег — как правило, люди с раздутым самомнением, которые полагают, что они во всем правы и достойны похвалы. Тонкая насмешка, скрытая пародия — прекрасный способ обрести преимущество над подобными типами. Всё выглядит так, будто вы их хвалите, даже подражаете их стилю или идеям, но у этой похвалы есть жало: не таит ли это подражание в себе насмешки? Не скрывается ли за похвалой критика? Эти вопросы не дают им покоя, заставляют томиться подозрениями, вызывают тревогу и неуверенность. Может, вам кажется, что у них есть какие-то изъяны — а может, и другие согласны с этим? Если вам удастся поколебать их несокрушимую уверенность в себе, то реакция может быть неадекватной, избыточной — но тем самым они сыграют против себя. Такая стратегия особенно успешно срабатывает против тех, кто считает себя мощными интеллектуалами и кого невозможно переубедить никакими аргументами в споре. Цитируя их собственные слова или приводя их же идеи, но в слегка шаржированной форме, вы нейтрализуете красноречие этих людей и заставите их засомневаться и встревожиться.
3.
В конце первой половины XVI века молодой самурай, чье имя история для нас не сохранила, разработал новый способ боя: он фехтовал сразу двумя мечами, с одинаковой ловкостью действуя правой и левой рукой одновременно. Он показывал настоящие чудеса и был не прочь использовать свое искусство, чтобы приобрести известность. Поэтому самурай решил бросить вызов прославленному мастеру, самураю по имени Цукахара Бокуден. Он вызвал Бокудена на поединок. Бокуден, к тому времени уже человек средних лет, почти удалился от дел и вел уединенный образ жизни. На вызов молодого самурая он ответил письмом: у самурая, который способен орудовать мечом в левой руке так же ловко, как и мечом в правой, есть преимущество, и это несправедливо. Молодой фехтовальщик не мог понять, что имелось в виду. «Если ты думаешь, что пользоваться мечом в левой руке нечестно, — ответил он Бокудену, — откажись от поединка». Вместо этого Бокуден написал ему еще с десяток писем, в каждом из которых повторялась одна и та же мысль, хотя и выраженная всякий раз по-разному: это были обвинения по поводу левой руки. Письма все больше и больше раздражали юного мастера. И все же в конце концов Бокуден сообщил, что принимает вызов.Молодой самурай привык сражаться, повинуясь инстинкту, и двигался очень быстро. Однако, когда начался бой, он невольно стал отвлекаться на мысли о своей левой руке и о том, как ее боится Бокуден. Неожиданно он поймал себя на том, что начал просчитывать действия левой рукой, задумывается, куда ударить, как отвести меч. Казалось, левая рука его не подведет, казалось, она действует сама по себе, словно разумное существо… И тут внезапно Бокуден нанес сильный удар и ранил противника… в
В 1605 году Гэндзаэмон, глава почтенного клана Йошиока, члены которого славились искусством боя на мечах, получил самый странный вызов в свой жизни. Его вызвал на поединок никому не известный самурай двадцати одного года от роду, по имени Миямото Мусаши, одетый в грязные лохмотья, словно попрошайка-нищий. Вызов прозвучал дерзко, а Мусаши держался так заносчиво, словно считал себя непревзойденным фехтовальщиком. Гэндзаэмон поначалу отмахнулся, решив не обращать внимания на выходку юнца: это было бы ниже его достоинства отвечать на вызовы всякого выскочки. Но было в этом юноше что-то, что не позволяло Гэндзаэмону его забыть. В конце концов он принял решение встретиться с Мусаши и преподать ему урок. Поединок был назначен на раннее утро следующего дня — им предстояло встретиться на рассвете за городом.