33. В плену темноты

Открыв дверцу своего погрузчика, он разразился душераздирающим воплем. Но звук собственного голоса привел его в чувство и вернул к реальности. А ведь после аварии на руднике прошло уже больше года, и то, что воспоминания были еще столь свежи в его памяти, изрядно удивило и напугало Карлоса, заставив заново пережить все страхи и одиночество своей подземной эпопеи. «Самое трудное для меня заключалось в том, что я никого не знал», – признался он мне. А вот сегодня все вокруг знают, кто такой Карлос, но некоторые из его коллег совсем не рады видеть рядом боливийца с характерной индейской внешностью и акцентом коренного уроженца Альтиплано, ведь он занял одну из лучших должностей в компании. «Нечего тебе здесь делать. Проваливай обратно в свою страну», – часто говорили они ему. Кроме того, недоброжелатели полагали, что он очень богат – «богатый боливиец, вы только представьте себе», – и без конца подначивали, говоря, что он должен пригласить всю бригаду к себе на шашлыки. Карлосу уже доводилось сталкиваться с проявлениями расизма, но еще никогда к расизму не примешивалась зависть. Подобные замечания приводили его в ярость, но в ответ он лишь продолжал работать все лучше и лучше. Когда мы с ним встретились, он каждый день ездил на строительство высокоскоростного шоссе на полпути между Копьяпо и соседним городком к югу, Валленаром. К своему полному удовлетворению, он получал деньги за работу, которую начал выполнять в день катастрофы на руднике «Сан-Хосе», вот только теперь в его распоряжении оказался фронтальный погрузчик «Volvo 150», чуточку более крупной и «престижной», по его словам, модели. Когда его работа на строительстве шоссе будет закончена, он с ветерком промчится по ней, испытывая чувство гордости оттого, что помог соединить между собой два города в Чили, стране, в которой он стал боливийским героем и в которой решил остаться и пустить корни вместе с семьей.

Как и в случае с Карлосом Мамани, эмоциональный кризис, вызванный шестьюдесятью девятью днями пребывания под землей, настиг Виктора Сеговию не сразу. Только спустя год после спасения он начал испытывать чувство одиночества и отчуждения. Дружеские займы, которые он раздавал направо и налево и которые никто, как выяснилось, не собирался ему возвращать, дали понять, что им попользовались и забыли, поскольку никто из родственников даже не подумал поинтересоваться, как он себя чувствует. Ему казалось, что им нет больше до него никакого дела. Он превратился в затворника, редко выходил из дома, и внутреннее беспокойство и неудовлетворенность, снедавшие его, нашли выражение в физических недомоганиях: у него распухали руки и ноги, и ему было трудно дышать. Врачи прописали курс лечения, но доза оказалась слишком велика, и поначалу стало еще хуже. В конце концов ее скорректировали, и лекарство помогло Виктору, как и новое занятие, которое дало выход обиде и гневу: он вновь начал писать и завел дневник. Он назвал его «Мое спасение», и на его страницах описывал все свои поездки, муки и тяготы, равно как и депрессию, иллюстрируя свой рассказ рисунками.

Попав в подземную ловушку, Хуан Ильянес старательно сохранял гибкость и подвижность ума, рассказывая всевозможные истории и воображая, как выполняет различные работы по хозяйству. Вернувшись домой, он закончил их все, включая знаменитый водосток, который мысленно сооружал несколько раз, пытаясь заснуть на отметке 105. Из тридцати трех горняков, выживших в аварии на руднике «Сан-Хосе», он первым вернулся к работе, получив небольшую должность в компании «Геотек», чьи сотрудники бурили скважину по «плану Б». «Работа – лучшее лекарство от стресса», – уверял Хуан. Исследования показали, что тяжесть посттравматического синдрома прямо пропорциональна продолжительности времени, в течение которого человек живет под угрозой смерти, и Хуан медленно залечивает травму шестидесяти девяти дней, проведенных в грозящей новым обвалом горе, тем, что снова ходит на работу, ремонтирует машины, возвращается домой, а потом вновь отправляется на работу. Компания предложила ему должность на огромном руднике «Коллахуази», где добыча меди ведется открытым способом, неподалеку от порта Икике, расположенном еще дальше от его родного города в Южном Чили, чем даже рудник «Сан-Хосе», от которого его отделяли чудовищные 2092 километра, что больше, чем расстояние от Нью-Йорка до Талсы. Правда, по большей части он покрывал это расстояние на самолете. Вахта его длилась двенадцать дней, после чего следующие двенадцать суток он бывал свободен, и вот эти передвижения взад и вперед по родной стране раз за разом позволяли ему избавиться от очередной порции гнева и обиды. «Я многому научился и вырос», – признавался он, говоря о своей новой работе.