334

На площадке девятого этажа пришлось остановиться, перевести дух. — В коридоре дрых бомж, в спальном мешке с собесовским ярлыком. Обычно она только поморщилась бы раздраженно, а сегодня при виде бомжа испытала прилив восхитительного вдохновенного сочувствия. “Твоих отдай мне изможденных, — с подъемом подумала она, — и неимущих скученные массы, мечту лелеющих вдохнуть свободно, и многолюдных берегов твоих страдальцев бесполезных”. Как снова все прихлынуло! Детали прежней жизни, прежние лица и прежние чувства. А теперь еще и поэзия!

Когда она спустилась на первый, колени ходили ходуном; ноги, казалось, не держат. Почтовый ящик; в ящике, наискось, — письмо от Лена. Должно быть от него. Если что другое, она умрет, тут же, на месте.

Ключ от ящика был там, где Ампаро всегда его и оставляла, за камерой-пугалом.

В письме говорилось:

“Уважаемая миссис Хансон!

Если не трудно, то в четверг можете поставить на обеденный стол один лишний прибор. Счастлив сообщить, что с радостью принимаю ваше великодушное приглашение. Прибуду с чемоданом.

С любовью, Лен”.

С любовью! Всё, ошибки быть не может: с любовью! Она ощутила это с самого начала, но кто бы мог подумать — в ее-то возрасте, в пятьдесят семь! (Другое дело, что чуточку прилежания, и в свои пятьдесят семь она даст сто очков вперед Леде Хольт, в ее сорок шесть.) С любовью!

Невозможно.

Конечно — но всякий раз, как ее посещала эта мысль, она вспоминала слова, впечатанные под книжным заголовком, слова, на которые будто бы случайно указывал его палец, когда он читал ей: “История невозможной любви”. Для любви нет ничего невозможного.

Она перечитывала письмо снова и снова. Бесхитростностью своей оно было изысканней любых стихов: “Счастлив сообщить, что с радостью принимаю ваше великодушное приглашение”. Ну кто бы заподозрил, прочтя эти строки, какой за теми кроется смысл — смысл, для них двоих более чем очевидный.

А затем, к чертям отбросив всякую осторожность:

— С любовью, Лен!

Одиннадцать часов, а дел всех — начать и кончить: бакалея, вино, новое платье и, если осмелится… Осмелится ли? Чего ей теперь бояться!

С этого и начну, решила она. Когда продавщица показала ей таблицу образцов, решимость миссис Хансон не поколебалась ни на йоту.

— Вот, — произнесла она, ткнув пальцем в самый яркий, морковно-оранжевый.

25. Обед (2024)

— Мам? — спросила Лотти, отворяя дверь, которая так и не была в конечном итоге заперта.

По пути вверх она прикидывала, как себя повести, — и повела.

— Нравится? — поинтересовалась она, со звяканьем опустив ключи в сумочку. Как будто так и надо.

— Твои волосы.

— Угу, покрасила. Так тебе нравится?

Она подобрала с площадки сумки и зашла в квартиру. Натруженные таким весом и на такую высоту, спина и плечи невыносимо зудели, сплошной комок боли. Кожу черепа кололо, словно иголками. Ныли ноги. Глаза по ощущению казались лампочками, на которых осел многолетний слой пыли. Но выглядела она — на все сто.

Лотти забрала сумки, и миссис Хансон глянула, но не более, чем глянула, в сторону гостеприимно распахнувшего подлокотники кресла. Стоит сейчас только сесть, и не встанет она уже никогда.

— Так неожиданно. Прямо и не знаю. Повернись-ка.

— Глупая, тебе надо было ответить просто да. “Да, мам, очень здорово”. — Но она послушно развернулась.

— Здорово, — произнесла Лотти рекомендованным тоном. — Честное слово, здорово. И платье тоже… ой, мам, туда пока не заходи.

Миссис Хансон замерла с ладонью на ручке двери в гостиную, ожидая рассказа о катастрофе, готовой неминуемо на нее обрушиться.

— У тебя в спальне Крошка. Ей очень плохо. Я… оказала первую помощь. Сейчас, наверно, уже спит.

— Что с ней такое?

— Они разругались. Крошка пошла и подписалась на очередную субсидию…

— Господи Боже.

— И я так же подумала.

— Третий раз? Вроде бы это нелегально.

— Ну, сама знаешь, ее балл. А у первых двоих, наверно, уже тоже есть свои баллы. Не суть. Короче, когда она сказала Януарии, случилась ссора. Януария пыталась ее пырнуть — ничего серьезного, царапина на плече.

— Ножом?

— Вилкой, — хихикнула Лотти. — У Януарии это вроде политическое убеждение — что нельзя рожать детей по госзаказу. Или она вообще против, я толком Крошку не поняла.

— Но она же ненадолго. Да?

— На какое-то время.

— Да нет! Ты что, Крошку не знаешь, что ли? Она вернется. Как и все прошлые разы. Не надо только было давать ей таблетки.

— Мам, ей придется остаться здесь. Януария улетела в Сиэтл и оставила комнату каким-то своим приятелям. Они даже не пустили Крошку вещи собрать. Чемодан, пластинки — всё выставили на площадку. Мне показалось, это ее больше всего и размагнитило.

— И она все притащила сюда?

Стоило заглянуть в гостиную, и ответа уже не требовалось. Крошка усеяла всю комнату обувью и одеждой, безделушками и грязным бельем, в несколько слоев.