352 победы в воздухе. Лучший ас Люфтваффе Эрих Хартманн

Эрих, плохо соображая, посмотрел в лицо русскому. Его тело словно начало понемногу растворяться в воздухе. Злорадное опухшее лицо комиссара плавало перед ним в тумане. Проникающий голос долетал из тумана обморока. На сей раз его мучитель испробовал последнее средство:

– Смотри, Эрих, смотри ! У меня пять писем твоей жены Уш. Пять писем. Они будут очень интересны тебе, всяческие новости о твоей семье, о твоем доме. Все, что от тебя требуется, – прекратить голодовку, и тогда ты получишь их.

Эрих уставился на веер писем, который комиссар держал в руке, как флеш-ройял в покере. Он мог видеть штемпель Штутгартского почтамта. Да, и они были подписаны рукой его любимой Уш. Два года он не слышал о ней ничего, а сейчас перед ним промелькнули еще пять ниточек, связывающих его с миром живых людей.

В грязном и сыром карцере в Кутейниково, который тысячи немцев проклинали на миллион ладов, Эрих ощутил поглощающий зов внутри себя. Черные пульсирующие волны накатывались, погребая его под собой. В этот момент, в гнусной земляной дыре, брошенный всеми, кроме Уш, Эрих понял, что дошел до конца веревки.

Его истерзанная душа пылала в измученном теле. Сопротивление закончилось, и он знал это. Он должен заполучить эти письма любой ценой. Два года… Великий Боже, есть ли милосердие? Он решил, что такой избитый просто не может доставить удовольствие комиссару видеть, как он сломался. Собрав все оставшиеся силы, Эрих выкрикнул ответ:

– Я не подпишу вашу проклятую бумагу, и я не буду есть!

Изумленно уставившись на истощенный скелет, который упрямо сопротивлялся, комиссар выпрямился. Он сжал письма Уш в кармане, повернулся и выбежал, ругаясь. Однако отважный человек в карцере знал, что выпустил последнюю стрелу.

Эрих рухнул на холодный земляной пол. Его физическая энергия и духовные силы закончились. Он почувствовал, что тихо плачет в темноте. Если нужно какое-то доказательство, что он дошел до предела, этот невольный плач и был таким доказательством. Да, это было именно так. Хотя во мраке отчаяния его дух продолжал упрямо сопротивляться.

Еще два дня и две ночи он продолжал сопротивляться возникшему желанию капитулировать. Он обнаружил, что внутренне радуется, когда его тащат на принудительное кормление. Во мраке карцера перед мысленным взором вставало злобное лицо комиссара. Он вел за собой толпы призраков, посещавших Эриха в его полузабытье.

Все офицеры НКВД, которые его упрашивали и допрашивали когда-либо, шествовали в этом параде призраков, который проплывал в его голове. Он переживал заново ужасные сцены изнасилования на весеннем лугу. Сырые зловонные болота Кировского лагеря, казалось, снова источают удушающие волны. Раз за разом он обрушивал стул на голову русского лейтенанта. Комиссары и безликие призраки в форме НКВД вертелись перед ним, угрожающе тыча пальцами «Карцер! Карцер! Карцер! 21 день, 40 дней, 60 дней… карцер, карцер, карцер…»

Когда эта череда кошмаров закончилась и призраки улетели, он обнаружил, что наступило странное умственное просветление. Его мысли текли особенно быстро, спокойно и рассудочно. Он знал, что должен есть, чтобы спасти себя. Его прежнее желание уморить себя голодом было ошибкой. Он не должен погибнуть в России и оставить любимую Уш одну. Он не должен подвести ее. Как именно, каким способом, божественным попущением или человеческой волей, неважно. Однако он должен вернуться домой. Он понял, что, если он умрет, это не принесет пользы никому. Однако, оставшись живым, он сможет зажечь надежду в остальных и в самом себе тоже.

Как и раньше, во время боев, он начал спокойно разговаривать сам с собой. «Эрих, прежде всего ты должен победить своего главного врага – голод. Поешь немного, неважно, что тебе придется сделать. Затем, с Божьей помощью, ты получишь эти письма и прочитаешь их, иначе ты умрешь от любопытства. А потом жизнь покажется совсем иной».

Словно в ответ на мысли Эриха дверь карцера открылась. Появились два огромных часовых, которые сопровождали его к врачу. Геркулесовским усилием он поднялся и, шатаясь, вышел из карцера. Охранники отвели его в операционную, где все было готово к новому сеансу принудительного кормления. Жестом он отослал охранников прочь.

– Я буду есть. Я буду есть самостоятельно. Я… Я… прекращаю свою голодовку.

Советский доктор удивленно уставился на него. Затем маслянистая довольная улыбка поползла по лицу русского. Он предложил Эриху сигарету.

– Хорошо. Ты поешь. Я сообщу комиссару. Охрана отведет тебя в кабинет комиссара.

Доктор забрал свои трубки и емкости, скривившись, посмотрел на них и бросил обратно на стол.

– Это адский способ питаться, – сказал он. – Я рад, Хартманн, что вы прислушались к голосу разума.

Пошатывающийся Эрих вышел из операционной. Охрана поддерживала его под локти. И вся процессия направилась в кабинет комиссара. Прогулка длиной в 70 ярдов отняла у него все силы. Покрытый потом, дрожащий, почти потеряв сознание, он с облегчением вошел в кабинет комиссара и рухнул в кресло. Охранник побежал на кухню и вернулся с кусочком хлеба на жестяном подносе.