Читаем 36 рассказов полностью

На третий день соревнований я вернулся на стадион, чтобы поболеть за приятеля, выступавшего в полуфинале бега на 400 метров с барьерами — первом номере дневной программы. Имея пропуск участника, я мог расположиться в любом месте полупустой арены и решил понаблюдать за забегом с трибуны у поворота беговой дорожки. Отсюда финишная прямая была как на ладони. Я сел на деревянную скамью, не особо приглядываясь к соседям.

Начался забег. Когда приятель на повороте преодолел седьмой барьер — до финиша их оставалось еще три, — я вскочил на ноги и поддерживал его, не переставая, все время, пока он несся по финишной прямой. В итоге он пришел третьим, что обеспечило ему место в финальном забеге на следующий день. Я снова присел, чтобы записать все подробно в программку. Потом собрался было уходить: ни в секторе для метания молота, ни среди прыгунов с шестом британцев не было, — когда сзади раздался голос:

— Вы англичанин?

— Да, — ответил я, поворачиваясь в ту сторону, откуда прозвучал вопрос.

На меня смотрел мужчина средних лет. Он был одет в костюм-тройку, который, должно быть, вышел из моды еще тогда, когда в нем ходил его отец, и как-то не верилось, что подобный крой когда-нибудь вновь станет модным. Кожаные заплатки на локтях не оставляли ни малейших сомнений в том, что мой собеседник — холостяк. Так их мог пришить только мужчина, или же напрашивался вывод, что локти у незнакомца расположены в не совсем обычном месте. Судя по длине брюк, его отец был выше сантиметров на пять. У нынешнего владельца костюма было несколько седых прядей в волосах, усы, как у моржа, и румяные щеки. Голубые глаза глядели устало и все время были полуприкрыты, как затвор только что щелкнувшей фотокамеры. Лоб весь в морщинах — на вид мужчине можно было дать и пятьдесят лет, и все семьдесят. А по общему впечатлению — нечто среднее между трамвайным кондуктором и безработным скрипачом.

Я снова сел.

— Надеюсь, я вам не помешал? — поинтересовался он.

— Да нет, нисколько! — ответил я.

— Нечасто выпадает возможность пообщаться с англичанами. И когда мне встречается кто-то из них, я тут же беру быка за рога. Это выражение подходит для такой ситуации?

— Вполне! — кивнул я, прикидывая в уме, а сколько венгерских слов знаю я. «Да», «Нет», «Доброе утро», «Счастливо», «Я заблудился», «Помогите».

— Вы тоже участвуете в студенческих соревнованиях?

— Участвовал, — уточнил я. — Я выбыл довольно быстро. Еще в понедельник.

— Довольно быстро выбыли, потому что недостаточно быстро бегали?

Я одобрительно рассмеялся: а мастерски он обращается с моим родным языком.

— Откуда у вас такой безупречный английский? — полюбопытствовал я.

— Боюсь, сейчас он в несколько запущенном состоянии, — ответил старик. — Но пока мне еще разрешают преподавать его в университете. Должен вам признаться, что спорт мне абсолютно неинтересен. Но подобные мероприятия дают возможность отловить кого-нибудь вроде вас и почистить поржавевшую машину — хотя бы несколько минут.

Он как-то устало улыбнулся мне, но глаза его заметно оживились.

— А из какой части Англии вы родом? — Тут произношение впервые подвело его, это «родом» было больше похоже на «рядом».

— Из Сомерсета.

— Так, — кивнул он. — Самое, наверное, прекрасное графство Англии.

Я улыбнулся: большинство иностранцев, как мне казалось, дальше Стратфорда-на-Эвоне или Оксфорда не забираются.

— Переезжаешь Мендипс, — продолжал он, — вечнозеленую холмистую сельскую местность с обязательной остановкой в Чеддере, чтобы взглянуть на пещеры Гоу, и в Уэллсе, чтобы полюбоваться на черных лебедей, звонящих в колокол у стены, окружающей собор,[5] и в Бате, чтобы посмотреть, как жили в классическом Риме. А потом можно пересечь границу графства и отправиться дальше, в Девон… Вам не кажется, что Девон еще прекрасней, чем Сомерсет?

— Не кажется! — решительно ответил я.

— Возможно, вы относитесь к этому с некоторым предубеждением, — рассмеялся он. — Постойте-ка, сейчас постараюсь вспомнить:

Западных графств — семь их,Но самое славное — Девон.

Возможно, Харди, как и вы, тоже был в плену предубеждений и думал только о своем ненаглядном Эксморе, Тивертоне и Плимуте Дрейка.

— А у вас какое графство самое любимое? — спросил я.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адриан Моул и оружие массового поражения
Адриан Моул и оружие массового поражения

Адриан Моул возвращается! Фаны знаменитого недотепы по всему миру ликуют – Сью Таунсенд решилась-таки написать еще одну книгу "Дневников Адриана Моула".Адриану уже 34, он вполне взрослый и солидный человек, отец двух детей и владелец пентхауса в модном районе на берегу канала. Но жизнь его по-прежнему полна невыносимых мук. Новенький пентхаус не радует, поскольку в карманах Адриана зияет огромная брешь, пробитая кредитом. За дверью квартиры подкарауливает семейство лебедей с явным намерением откусить Адриану руку. А по городу рыскает кошмарное создание по имени Маргаритка с одной-единственной целью – надеть на палец Адриана обручальное кольцо. Не радует Адриана и общественная жизнь. Его кумир Тони Блэр на пару с приятелем Бушем развязал войну в Ираке, а Адриан так хотел понежиться на ласковом ближневосточном солнышке. Адриан и в новой книге – все тот же романтик, тоскующий по лучшему, совершенному миру, а Сью Таунсенд остается самым душевным и ироничным писателем в современной английской литературе. Можно с абсолютной уверенностью говорить, что Адриан Моул – самый успешный комический герой последней четверти века, и что самое поразительное – свой пьедестал он не собирается никому уступать.

Сьюзан Таунсенд , Сью Таунсенд

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее / Современная проза
Антон Райзер
Антон Райзер

Карл Филипп Мориц (1756–1793) – один из ключевых авторов немецкого Просвещения, зачинатель психологии как точной науки. «Он словно младший брат мой,» – с любовью писал о нем Гёте, взгляды которого на природу творчества подверглись существенному влиянию со стороны его младшего современника. «Антон Райзер» (закончен в 1790 году) – первый психологический роман в европейской литературе, несомненно, принадлежит к ее золотому фонду. Вымышленный герой повествования по сути – лишь маска автора, с редкой проницательностью описавшего экзистенциальные муки собственного взросления и поиски своего места во враждебном и равнодушном мире.Изданием этой книги восполняется досадный пробел, существовавший в представлении русского читателя о классической немецкой литературе XVIII века.

Карл Филипп Мориц

Проза / Классическая проза / Классическая проза XVII-XVIII веков / Европейская старинная литература / Древние книги