37 девственников на заказ

— Ханой?.. Ну что Ханой… Старый город прекрасен, новый — универсален, как все новые города… В Ханое Суини пробыл со мной только неделю и ушел. Его ждал проводник — путь через границу был довольно опасен. Мы попрощались навек. Суини в поклоне упал на пол и обхватил мои ноги, я был пьян и беспечен, я был уверен, что мы еще встретимся. Так оно и случилось… В Ханое я жил в Торговых рядах — это Район 36 улиц. Я жил на Хонг-Бо — улица корзинщиков, а на Хонг-Гай жил русский, бывший офицер, удалой красавец, пятиженец и прощелыга поручик Купин. Уже через месяц мы с ним были не разлей вода, буянили по кабакам, блевали, но пили рисовую водку, кутили напропалую и всячески внедряли новую игру — русскую рулетку. Сколько полегло азартных вьетнамцев!.. А нам везло. Мы раскручивали барабан с одной пулей и приставляли дуло к виску иногда до шести раз за ночь, так что денег на кутеж хватало… Я опустился до крайней степени. Купин подарил мне обезьянку; она привыкла сидеть в сумке за спиной. И вот однажды, глядя в мутное зеркало, я сначала подумал, что в глазах двоится, а потом ужаснулся — я был двухголов! Рядом с моей обритой налысо головой из правого плеча торчала еще одна, тоже изрядно облезшая — обезьянья, и похожи мы были, как братья. Купин был почти необразован, из сельских дворян, говорить с ним было особенно не о чем — о женщинах, лошадях, вчерашнем кутеже да о смерти — вот и все темы. Впрочем, он любил оружие, умел его ласкать и в любовании доходил до исступленного восторга. Купин собирал ножи, старые мечи, метательные звездочки и древние ружья. Я же обращал внимание только на безделушки, приобрел несколько редких перстней да пару нефритовых фигурок. Как-то он пригласил меня к татуировщику, мы сделали на обритых головах одинаковые наколки — иероглиф тянь — фигурка человечка, обозначающая небеса и Бога в них. — Богдан показывает себе за правое ухо.

Мне трудно представить, как выглядит его голова налысо обритой.

— … И в тот же вечер в каком-то грязном кабаке, пока я, кое-как изъясняясь, пытался получить от престарелого китайца объяснение их загадочного вэй ву вэй, Купин, наконец, поймал свою пулю. Я услышал выстрел, секундную тишину и — сразу же — рев возбужденных игроков. Я встал, чтобы разглядеть получше, что произошло, и, пока смотрел на лежащего головой на столе Купина, понял, что означает это выражение — “действуй, ничего не делая”, живи, как растение или камень, будь спокойным, умиротворенным и совершенно пассивным, чтобы впустить в себя абсолютную реальность и дать возможность всему существующему проявиться в тебе — просто сиди, не дергайся и достигни абсолютного совершенства — впусти Бога! Клянусь, я отрекся от всего сущего, застыл в полнейшем бездействии, я дал возможность Богу посмотреть моими глазами на мертвые глаза Купина с улицы Шелка, на кровь, темно-красную на отполированном локтями дереве стола, на беснующихся в экстазе вьетнамцев — они, бедные, за эти полгода решили, верно, что мы с Купиным бессмертны или знаем какое-то хитрое заклинание.

Еще через полгода я понял, что терпеть не могу плетеную мебель, плетеные корзины, по три месяца не прекращающиеся дожди, и вообще: я готов был все на свете отдать за морозное утро с розовым стылым небом и визжащими по крещенскому снегу полозьями саней.

Эти полгода я почти не пил, не играл в русскую рулетку, не потреблял опий. Сейчас поймешь, почему… Не имел женщин и даже отдал задаром обезьяну какому-то мальчишке. Эти полгода я восстанавливал в себе одиночество, как некоторые восстанавливают способность двигаться и говорить. Потихоньку, капля за каплей, я накапливал самого себя прежнего, пока однажды вдруг, в шуме ненавистного дождя, передо мной не возник устрашающе-монументальный образ Камиллы — она возвышалась огромным живым памятником с воздетыми к небу руками, причем в одной держала веером карточную колоду, в другой — красное знамя революции. Смешно?.. Да, вот и представь, до какого умственного истощения я докатился! Этот фантасмагорический образ так потряс меня, что я зарыдал. За месяц до этого видения я в каком-то странном порыве прощания с жизнью написал письмо дальнему родственнику в Париж, просил, если будет оказия, отправить в Харбин заранее оставленную у известного адвоката посылочку. Это был условленный знак: если Суини был жив, то, получив табакерку…

— Это была женщина, да? Дальний родственник в Париже — это женщина? — повинуясь странному наитию, перебила я Богдана.

— И какая! — кивнул он. — Но ничего личного — она моя названая тетушка. К тому же, как оказалось, поручение выполняла ее дочь. И вот, представь: через два месяца бредовых фантазий на тему всемирного большевизма мне с нарочным были вручены деньги и документы на приезд в Китай. Через неделю — я в доме Суини; вдохновенно объясняю ему основы марксизма-ленинизма, а еще через месяц — в Хабаровске! Как тут не вспомнить Камиллу, как не поклониться ей через столько лет, ведь это она меня надоумила, и я придумал, как вернуться в Россию и остаться при этом живым.