39 долей чистого золота

«Очень непохоже на жилище моей педантичной сестры-перфекционистки», – размышляла Таня, водя кончиком острого носа туда-сюда. Прямо была гостиная, покрашенная в бледно-персиковый цвет, в середине стоял стол, а по обе стороны от него серые бархатные диваны-близнецы, отделанные деревянными вставками. Тяжелые шторы спускались вниз вдоль высокой стены и выписывали кренделя, тисненные золотой бархатной каймой, слабо напоминавшие викторианский стиль. Над диванами – картины: одна – «Ковер-самолет» Васнецова, не оригинал, разумеется, а другая – неизвестная на сей момент Тане репродукция тройки лошадей, несущейся вдаль.

«Это явно не моя сестра повесила, она на такое в принципе не способна, скорее, тут висела бы ее свадебная фотография или та, что сделана в Геленджике – на песчаном берегу, в позе лежащей лошади, – будь то дело рук моей сестры. А еще засохшие цветы в вазочке или под стеклом», – и тут Танин взор пал именно на вазочку, стоящую на полочке с засохшими цветами. Сделано с любовью и драматизмом.

Комната оказалась проходная, и следом за ней была еще одна проходная, а уже из нее проход в спальню. Кто так строил? Зачем столько проходных комнат, если жить в них все равно нельзя – коридоры сплошные? Это старый четырехэтажный дом со скрипучими деревянными полами, высоченными потолками, большими окнами и вытянутыми проходными комнатами. Мрак. И еще так далеко от города.

Ближе к вечеру Таня освоилась, и ей даже стала нравиться новая обстановка, она не спеша раскладывала вещи, представляя предыдущих обитателей этого дома, поскольку бытовые будни своей сестры представлять было, ну, совсем не интересно. И только фантазия девушки хотела было разыграться по полной, как голодный желудок тут же дал о себе знать: кроме утреннего кофе, в нем еще ничего не побывало за день, и он не на шутку рассердился, начав издавать журчание и бурление. Таня сложила в рюкзак необходимое и, перешагнув через свои сумки, стоявшие в прихожей прямо на пути так, что не споткнуться о них было невозможно, вышла из дома.

Солнце село, и небо помутнело. Таня возвращалась по узкой аллее, по обе стороны, усыпанной лавочками, на которых сидели пенсионеры с палочками в руках, малолетки с набитыми жвачкой ртами и грустные молодые мамы с орущими колясками. Рюкзак был расстегнут и висел на одном плече, из него тянулся тонкий аромат бородинского хлеба. Таня залезала в рюкзак рукой и, шелестя пакетом, отламывала кусок за куском. Что плохого в том, чтобы есть хлеб на улице, как говорится, всухомятку? Что это вообще за сухомятка такая? А слюни? Они что, не считаются? И вообще, где статистика, что от этого умирают? Нету? Всем, кто вытаращивает глаза при виде съеденной по дороге буханки черного хлеба, до свидания!

Небо стало розоватым, а это означало, что завтра будет жарко. Дотошные комары вились в воздухе плотным жужжащим роем на фоне торчащих из-за макушек деревьев одиноких новостроек в дальней части города и гнали поскорее домой своими назойливыми, колкими укусами. По возвращении обнаружилось, что света в подъезде нет, и Тане пришлось пробираться сквозь кромешную темноту, вспоминая момент прощания с сестрой на вокзале. Она ведь вроде что-то говорила – это было как раз одно из не пойманных колец, которое пролетело мимо, задев кончик уха и прядь растрепанных волос.

3

Следующим утром, после двухчасового принятия душа, Таня выскочила из ванной абсолютно голая и поскакала по коридору на мысочках, оставляя за собой мокрые следы на полу. Никакого отношения к эксгибиционизму это не имело, а было связано лишь с тем, что в ванной не нашлось ни одного чистого полотенца. В его поисках Таня порылась в нескольких шкафах, а затем обнаружила еще одну узкую дверь в коридоре – в гардеробной-то точно есть чем вытереться. Когда Таня замотала голову полотенцем, тело почти высохло, само собой. В кладовой между стеллажами находилась еще одна дверь.