4.51 стратагемы для Путина

Самые дальние владения — Аляска и север Калифорнии — появились в эпоху Екатерины II, заслуженно прозванной Великой. В поэтических строчках

От их пронырства и свирепости
Я в жизни нашей вижу риск —
Держу под выстрелами крепости
Деревню их Святой Франциск

несколько преувеличена напряжённость взаимоотношений русских и испанских колонистов, зато точно указаны границы их владений.

Правда, правнук Екатерины Александр II Николаевич расстался с заморскими землями (ибо опыт Крымской войны указал на затруднительность их обороны при новых противостояниях с Владычицей Морей — Британией) — зато получил от заокеанских покупателей политическую поддержку при завоевании Средней Азии: всё та же Британия, к чьим колониям на юге Азии Россия приблизилась, вовсе не радовалась новому соседу. Само же завоевание прошло сравнительно легко и быстро не в последнюю очередь благодаря громадному духовному — да и материальному — подъёму народа, вызволенного самим же Александром из крепостных пут и начавшего развитие свободной экономики.

Последнее территориальное приобретение империи — Тува — попало под российский протекторат в 1914-м, перед самой Первой Мировой. Россия ввязалась в эту войну не только по неуклюжести Николая II Александровича и его министров (и даже не только по общестратегическим соображениям, указывающим на опасность для России в случае установления в Западной Европе полной германской гегемонии, неизбежной в случае российского невмешательства в войну Германии с Францией). Куда важнее общенародное устремление, выразившееся в редкостном порыве всеобщего энтузиазма. Тот же порыв, похоже, руководил и организаторами присоединения этого горного района.

Бог дал — бог взял

Увы, после Первой Мировой пошло шагреневое сжатие территории страны.

Первая его стадия оказалась обратимой: в ходе Гражданской войны значительную часть страны удалось вернуть. Перед Второй Мировой вернулось и вовсе почти всё — включая некоторые участки, два десятилетия пробывшие в составе независимых Польши и Финляндии.

Но следующий этап распада случился в сравнительно мирной обстановке. Причём пошёл куда скорее и обширнее, чем в пору военного лихолетья. Значительная часть земель, собранных усилиями многих поколений предков, разбазарена потомками буквально в одночасье.

Дело даже не в том, что Союз феерически быстро — формально за одну ночь в Вискулях, а фактически, считая от первых деклараций суверенитета, за пару лет — распался. Куда важнее, что российская власть удивительно быстро отказалась от многих способов сохранения реального влияния в отколовшихся странах. Поистине, что легко досталось — легко и уйдёт.

Едва ли не единственным способом удержать соседей в российской орбите остался экспорт энергоносителей по заниженным ценам. Но и тут результат сомнителен. Немалая часть наших поставок перепродаётся дальше за границу — уже по мировым ценам. Да и на внутреннем рынке Украины или Грузии бензин и газ всегда шли далеко не по российским тарифам. Реальную выгоду получали немногие бизнесмены. Народ не почувствовал российской щедрости. Политики, привыкнув к ней, зачастую откровенно шантажируют нас. А то и вовсе не обращают на неё внимания, полагая, что мы-то никуда не денемся, а они за откровенную враждебность к нам (как те же Украина и Грузия) получат от богатого Запада куда больше, чем мы можем им дать.

Правда, есть ещё один канал влияния — наши соотечественники.

Единая культура — единая судьба

Россия почти триста лет назад провозглашена империей. Многие по инерции считают: нынешняя Россия (а заодно и Советский Союз) сохраняет всё ту же имперскую — глубоко неоднородную — сущность.

Не будем отвлекаться на давний спор: хорошо или плохо имперское устройство государства в целом[108]. Здесь гораздо важнее другое: Советский Союз уже за несколько десятилетий до распада не был империей в классическом смысле слова. В нём действительно сформировалась, по формуле партийных теоретиков, новая человеческая общность — советский народ. При всех несомненных этнических различиях все советские граждане были приобщены к единой культуре, имели единые представления о мире, да и работали в едином хозяйстве.

Значительная часть этого единства сохраняется и сейчас — через почти четверть века самостоятельного существования[109]. Едины даже ошибки. Так, латвийская и эстонская политика по отношению и к России, и к собственным жителям российского происхождения — образцовый пример недальновидности и непримиримости, характерных для многих советских руководителей.