40 австралийских новелл

У нас был старый ирландский сеттер, он тоже развлекал меня. Он мчался сломя голову, как только отец спускал его утром, и совал на подоконник большой влажный нос, чтобы удостовериться, что я на своем месте. Потом до вечера он лежал возле окна и, заслышав малейший шорох с моей кровати, колотил хвостом по высохшим доскам веранды.

Хорошие это были дни. Но настоящую жизнь вдохнул в них Ночной Человек. Я так выспался за время болезни, что стал очень легко просыпаться. Правда, лишь на мгновение, как пробуждается ребенок: повернется, пробормочет что‑то и снова погрузится в сон. Через день или два я заметил, что, проснувшись утром, я всегда думаю об одном и том же: что это звякает ночью? Днем я не раз вспоминал это звяканье, вспоминал и вечером, когда меня укладывали спать. Взрослых я ни о чем не спрашивал, потому что я вовсе не боялся — просто мне было любопытно. Очевидно, я уже смутно понимал, кто звякает по ночам. Одно то, что я думал об этих звуках, когда ложился спать, значило, что подсознательно я ждал их.

Я почти совсем выздоровел тогда, а здорового ребенка мимолетный звук может разбудить лишь на секунду. Но на следующее утро я уже знал, в чем дело. Я понял все в ту минуту, когда выглянул в окно и увидел голубой эмалированный бидон на верхней ступеньке веранды. С этой минуты тайна перестала быть ночными звуками, а стала Ночным Человеком. Более того, она уже не была тайной, она стала приключением.

Я опять ни о чем не спросил родителей. Только что я потерял одну из чудесных иллюзий: я перестал верить в то, что взрослые всегда говорят правду. Кончилась сказка о Санта — Клаусе. Случилось это во время депрессии, когда товары залеживались и в каждой лавчонке хозяин нанимал себе в помощь Санта — Клауса. В те дни, когда многие дети не могли купить и грошовой игрушки, всюду появились эти волшебники, раздававшие игрушки. Даже мои детские глаза заметили, как неестественно выглядят исхудалые лица над пушистыми ватными бородами и как обтрепаны брюки, болтающиеся из‑под грубых красных балахонов.

Ночного Человека я решил разгадать сам. Я, конечно, давно уже знал, что молоко не льется с неба, а каким‑то странным образом связано с «молочником». Но «молочник» было для меня всего лишь словом; я еще не дошел до того, чтобы связать его с образом человека, еще даже не задумывался, какой он. А ведь звуки сами по себе не рождаются, и молоко само не льется в бидон, и теперь я очень хорошо знал, почему я просыпаюсь среди ночи. Я твердо решил сам открыть, что это такое — «молочник».

Вначале я решил не засыпать с вечера, но это мне никак не удавалось. Тогда я попытался проснуться в тот момент, когда «он» приходил. Это мне удалось лучше. Когда при первом звуке сдвинутого бидона я вскочил на кровати, была глубокая ночь. Окно было открыто, но крыльцо находилось посередине веранды, на расстоянии примерно пяти ярдов, и я не мог ничего разглядеть. Зато я слышал малейшее «его» движение. Вот «он» снял с бидона крышку, положил ее рядом на ступеньку, зачерпнул семь раз из большого ведра, налил семь раз в бидон, накрыл его крышкой, повесил ковш, закрыл крышку ведра и ушел. Я услышал его шаги, быстро удаляющиеся по садовой дорожке, приглушенный стук калитки, потом тронулась с места лошадь и тележка покатилась по дороге.

В первую ночь все было еще несколько запутано. Но за три ночи я хорошо изучил заведенный порядок. Это уже был не таинственный «он»; это был человек. А с ним была лошадь и еще была тележка. Иногда он разговаривал с лошадью. Я узнал ее имя — Лыска. Я решил, что это хорошее имя, смешное и ласковое. Такое же, например, как собачье Тузик. Я долго лежал после его отъезда и старался представить, как выглядит он и какая Лыска. Мне нравилось слушать плеск молока, льющегося в бидон, считать, сколько раз он зачерпнет — лишь спустя несколько лет я разгадал загадку последнего короткого всплеска молока. Я сосчитал его шаги до калитки и старался отгадать, у какого следующего дома на нашей улице он остановится. Я заметил, что он всегда приходит перед рассветом; часто уже пробивались первые лучи солнца, когда я засыпал снова. Однажды, когда он пришел немного позднее обычного, я очень обрадовался: я увидел его, во всяком случае, хоть что‑то увидел. К несчастью для меня, бидон всегда ставили к столбу у верхней ступеньки, так что ему не надо было подниматься: он доставал бидон, стоя на нижней ступеньке. Еще только начинало светать, но я увидел его руки, когда он ставил бидон на место и закрывал крышку. Не могу сказать, большие были руки или маленькие, белые или коричневые, но это были настоящие руки. Они удостоверили, что он живой человек, а это было главное. Я на'

чал молить, чтобы рассвет хоть один раз запоздал — тогда я увидел бы еще что‑нибудь.