40 австралийских новелл

Мать смахнула слезинку и стала ждать. Сейчас с ней произойдет то, чего она так боялась: ее увезут в город, положат в больницу, и она, возможно, уже никогда не вернется сюда. Это было для нее страшнее всего. А ведь она не всегда так любила этот дом. Еще недавно какая‑то мучительная непоседливость гоняла ее от одной дочери к другой, из домэ одного зятя в дом другого. Дочери любили ее, как любят старого командира, и мирились с ее капризами, но ни у одной из них мать не могла найти себе покоя. И наконец, как они ни протестовали, им пришлось отвезти ее обратно. Теперь ей хотелось быть только здесь и никуда не уезжать.

Она сидела возле двери. Отсюда ей были видны кухня и спальня. Огромная старинная плита, пузатый чайник на ней, камин, который сложил сам муж из грубого местного камня, — известка на нем только сейчас начинала пузыриться и крошиться; никому не нужные ленты липкой бумаги, на которые не ловились мухи; самодельный шкафчик для провизии — все четыре ножки его стояли в наполненных водой банках из‑под фруктовых консервов, а потемневшая клеенка на нем была порвана в трех местах — все это было видно ей из кресла. А в спальне — ее узкая кровать с тонким матрацем, который она сама сделала. Из окна кухни виднелся широкий двор. Поленница дров, заброшенный птичник и даже столбы от качелей, которые их батрак соорудил когда‑то для девочек. И этот простор, и беспорядок, и эти знакомые предметы — все говорило о жизни.

Но то, что она потеряла, значило для нее еще больше. Кольцо! Она знала, что оно где‑то здесь, и невозможность встать и найти его больше всего угнетала и сердила ее. Разве можно полагаться на Дульси — она не найдет. Мать никогда не доверяла дочерям, если нужно было что‑то разыскать. В кольце вся ее сила. Без него она чувствовала себя обезоруженной и одинокой. Она должна найти его.

Когда Дульси вернулась вместе с Энни и ее сыном Аланом, мать лежала в луже воды, придавленная сверху умывальником. Она опрокинула его на себя и пролила всю воду из большого кувшина. Алан улыбался ей, но обе женщины охали и ворчали.

Мать была необычно молчалива. «Не нашла, не нашла» — единственное, что сказала она за всю дорогу на ферму. Они поставили кровать матери на полозья и прицепили их к трактору. Мать молчала всю дорогу и только время от времени поворачивала голову и смотрела на свои дом. Ни слова не сказала она и в санитарной машине, на которой ее отвезли в город, в больницу.

Когда стало известно, что мать в тяжелом достоянии, дочери съехались со всех концов страны. Семь встревожен — НЫх ЖенЩин не выходили из больницы, но мать ничто Не радовало. Лицо ее еще больше пожелтело, кожа совсем ссохлась, она ничего не могла есть — ее все время рвало. Семь сердец налились тяжестью и четырнадцать глаз покраснели, когда в маленькой приемной, рядом с комнатой старшей сестры, дочерям объявили приговор: рак.

А мать все думала о кольце. Оно связывало ее с юностью, с любовью, связывало с человеком, ставшим отцом ее дочерей. Он не оставил ей сыновей, которые стали бы для нее опорой в жизни, но она давно простила ему это.

Остатки обиды рассеялись в тот день, когда именем деда назвали ее первого внука — маленького Вильяма. Ей казалось, что потеря кольца — признак близкой смерти, предупреждение, что ее счеты с жизнью приходят к концу. Алан все в доме перевернул вверх дном, обшарил все углы, но ничего не нашел. Маленькая блестящая вещичка! Возможно, ее унесла птица или крыса.

Мрачная молчаливость матери, ее покорность судьбе пугали дочерей, и они теперь мечтали, чтоб она снова стала резкой, раздражительной. Они без конца приносили ей фрукты, сласти, а когда узнали, что от пива меньше становятся боли в желудке, принесли крепкого портера. Врачи считали, что не к чему запрещать ей есть и пить то, что ей нравится. Опухоль еще не достигла своей последней, мучительной стадии, и мать могла прожить несколько месяцев, полгода, а то и больше. Но лакомства не радовали мать. Угрюмо, мрачно смотрела она с подушки на своих дочерей и зятьев (управляющих имениями, фермеров, торговцев), которые время от времени приезжали узнать, долго ли еще их жены будут здесь.

Словно наперекор нежеланию матери сопротивляться болезни, сломанная нога срослась быстро. Прошло еще несколько недель, и надо было решать, кто возьмет мать. Но, так как всем дочерям хотелось забрать ее к себе и каждая считала, что у нее в доме матери будет лучше, чем у других, они решили предоставить матери выбирать самой. И она разрешила вопрос.

— Я еду домой, — заявила она. — Дульси может поехать со мной. — И никакие уговоры не могли ее переубедить.