Альваренгу больше беспокоила невеселая перспектива выйти в рейс без привычной горсти лимонов и соли, необходимых для приготовления севиче. «Я всегда брал с собой еды с запасом на случай, если нам придется задержаться еще на день. Ну, если вдруг мы потеряемся или же шторм унесет нас бог знает куда. Надо быть ко всему готовым, когда плаваешь на большие расстояния. Я привык находиться в лодке дольше, чем все остальные. Многие, не поймав ничего приличного, обычно возвращались домой с пустым кофром, но только не я. Я оставался, закидывал снасти снова и снова, пробовал забрасывать крючки в другом месте».
У ловцов акул не так уж много возможностей для приготовления пищи в рейсе. Они не могут побаловать себя разнообразием блюд, находясь в открытом океане. В лодке нет ни плиты, ни духовки, а разведение огня сопряжено с множеством опасностей. Альваренга подготовился к ночному рейсу, велев местному повару зажарить для него говяжью печень. Он принес достаточно жареного мяса, чтобы можно было впоследствии заворачивать его в лепешки и есть. На борту в открытом море он пользовался скамьей как разделочной доской, шинкуя на ней кинзу, лук и помидоры. Последние считались наиболее ценным лакомством и поедались задолго до того, как подходило время обеда. Для того чтобы устроить пир, Альваренге требовались всего лишь свежее мясо тунца, острый нож и немного соленой воды. А поскольку он прикидывал, что шторм может задержать его в море и заставит провести в рейсе на день больше, он захватил еще один пакет с лимонами. Он также отдал 200 песо (17 долларов) за две охапки марихуаны (ему достались головки конопли) размером с кулак. Такой ритуал совершался перед каждым рейсом. В море, особенно ночью, в ожидании, пока на крючок клюнет акула, тунец и корифена, он курил одну толстую самокрутку за другой, глядя на усыпанное звездами темное небо.
Солидарные в своем пренебрежительном отношении ко всем прогнозам погоды на свете, рыбаки вышли в море. Десять лодок направились навстречу бурлящим водам, туда, где дельта Коста-Асуль содрогается от натиска волн Тихого океана. Рыбаки пригибались, когда под напором ветра набегала очередная волна. С гребней валов слетала пена и неслась по воздуху, будто снег. Весь трюк плавания в таких условиях состоял в том, чтобы двигаться рывками, увеличивая скорость в коротком промежутке времени между двумя волнами. В промокшей насквозь одежде и полуслепой от соли, разъедающей глаза, Сальвадор Альваренга правил левой рукой, а правой держался за шест, чтобы не свалиться за борт. Через день или два он будет плыть обратно к берегу с богатым уловом рыбы в кофре. Он сдаст товар боссу и заберет свою зарплату за последние несколько дней. «Я любил деньги, — признает Альваренга. — Но никто не смог бы назвать меня мошенником. Когда люди видели меня навеселе с красивой женщиной в обнимку, они, по крайней мере, знали, через что я прошел, чтобы добыть эти деньги. Я держал голову высоко, где бы ни находился».
На голове Альваренги была балаклава — лыжная шапка с прорезанными отверстиями для глаз и носа. «Настоящий террорист», — шутили рыбаки. Но все дело в том, что на открытом солнце отважный сальвадорец мог получить ужасные ожоги. Кожа у Альваренги была не медно-смуглого оттенка, как у местных, а очень светлой, почти белой. К тому же он не был рожден под тропическим солнцем. Появившись на свет в деревушке в горах Испании, Альваренга был привычен к холодной снежной погоде, а не к палящим лучам, способным менее чем за три часа сжечь кожу до волдырей.
Альваренга обозревал просторы неспокойного океана и шел курсом 280 (запад/северо-запад). Портативный передатчик в ведре пищал не переставая, но Альваренга никогда не обращал на него внимания: обычно он лежал под горой одежды. Многие рыбаки трещат по радио без умолку, подобно дальнобойщикам, переговаривающимся друг с другом по общественному диапазону, но для Альваренги жизнь в море означала уединение и обрыв всех связей с берегом. Он мог провести два дня в море, не сделав ни единого звонка на сушу, полностью уходя от взбалмошной и неинтересной рутинной жизни.