45 историй

В его могучей гриве не было ни одного седого волоса.

— Ну и комики! — повторил он, уходя в никуда.

Вано

Китаяночка была, как ей и положено, раскосая.

Он старался не показывать ее знакомым. Коротышку, стесняющуюся своей некрасоты, малообразованности, непохожести на обитающих в России людей.

За полгода он не смог привыкнуть к ее длинному трехсложному имени. Называл по первому слогу— Ли, Лиля.

Она уже два часа как ушла в районную поликлинику, где работала в регистратуре, а Вано только проснулся.

Хотя оконце было маленькое, весенний солнечный свет беспощадно озарял убожество комнатушки. Повсюду свисали лохмы выгоревших обоев, за которыми отчетливо виднелись почернелые от времени бревна старого, видимо, еще дореволюционного дома, полуразвалившийся стенной шкаф, оставленный за ненадобностью прежними хозяевами, две табуретки и столик с тарелкой, накрытой надраенной до ослепительного блеска никелированной крышкой.

Из‑за стены и из коридора не доносилось ни звука. Соседи по коммуналке тоже давно ушли на работу. А полупарализованный старик–пьяница из комнаты против уборной наверняка еще дрых.

Вано пора было подниматься, чтобы успеть до возвращения с работы Лили осуществить свой план. Но он продолжал лежать, закинув руки за голову. В который раз вспомнился родительский дом посреди шелковиц и грушевых деревьев, собственная комната, набитая книгами и грампластинками, проигрыватель, охотничья двустволка на стене. Вот так же в родительском доме, когда лили зимние дожди, он мог без конца валяться, слушать томительную итальянскую песню с заезженной пластинки: «Кози, кози, белла кози аль ди дольче мадонна…» Не хотелось ни идти на работу в колхоз, ни помогать матери по хозяйству— задавать корм курам, индюшкам. В такие вот мартовские дни сад и все село полны пением птиц, на склонах окрестных гор доцветают кусты мимоз, а через колхозное поле, на берегу Черного моря ждут курортников и курортниц дом отдыха, танцплощадка…

«Лилька, детдомовка, никогда не видела моря, — подумал он, отбрасывая со своего худого, жилистого тела лоскутное одеяло и вскакивая с низкого топчана на деревянных ножках. —  Все‑таки из‑за нее стал москвичом, получил прописку! Хотела затащить в церковь венчаться. Когда‑нибудь заработаю денег, повезу, покажу Лильке море, Сухум. Хотя родители и Хутка не примут ее, скажут: «На ком женился? Страшнее не мог найти? Да еще китаянка!»

«Я еще им всем докажу! — думал он, умываясь до пояса на кухне над пожелтевшим рукомойником с отбитым краем. — Поступлю в институт, окончу, стану не хуже Хутки. Перестанет издеваться при всех: «Мой брат–близнец— мой черновик: первым родился, и такой урод!»

Хутка был признанный красавец, удачник. Появился на свет всего через несколько минут после него — и такая разница! Ухитрился увернуться от армии, купил диплом об окончании московского пединститута, устроился работать в республиканский журнал, получил двухкомнатную квартиру в городе, женился на одной из самых красивых девушек— дочке заместителя председателя горисполкома. По субботам приезжает с женой и годовалым Зуриком в село на отнятом у отца «Запорожце».

Отец, инвалид войны, без обеих ног, едва получив машину в собесе, вынужден был отдать ее Хутке. «Кто был на фронте, в конце концов?!» — не выдержал обычно покладистый отец. За Хутку вступилась мать: «У них маленький ребенок, не на чем ездить к нам за продуктами, не душиться же в автобусе…»

Лиля не раз говорила Вано, что он не должен ненавидеть брата. Но и теперь, поедая еще хранивший отголосок тепла омлет, Вано испытывал все то же чувство обиды на судьбу.

Почему все‑таки Хутка красив, а он, Вано — с горбатым носом на длинном лице— некрасив, всегда неудачлив?

Он подошел к висящему на двери шкафа зеркалу, посмотрел на себя. Незадолго до армии, семнадцати лет, попытался ухаживать за женщиной из дома отдыха, вдвое старше себя. Сорвал с клумбы у танцплощадки самый красивый цветок, прежде чем поднести ей, понюхал и тотчас был ужален в этот самый нос вылетевшей оттуда пчелой.

Нос распух, как картошка. На беду Хутико оказался дома, да еще с приятелями, распивавшими на террасе «Изабеллу». То‑то было смеха!

Вано вымыл на кухне тарелку. Хотел вскипятить воду для чая, но шел уже одиннадцатый час. Нужно было успеть сделать задуманное.

Он слегка отодвинул от стены Лилин кухонный столик, вытащил припрятанные за ним рулоны обоев, которые, отстояв очередь, купил неделю назад на Комсомольском проспекте. Лиля не знала, что он купил их на деньги, вырученные за собранные в феврале у помоек и мусорных урн бутылки.

Сначала следовало ободрать старые обои в мерзких следах от раздавленных клопов.

Вот так же сдирал он трусики с купающихся в море девиц. Парни–односельчане каждую зиму ждали начала курортного сезона, когда можно будет приступить к этому опасному спорту— насиловать пловчих прямо в воде. Пловчихи, как правило, почему‑то не кричали, не звали на помощь. Может быть, боялись, что их утопят.