46 интервью с Пелевиным. 46 интервью с писателем, который никогда не дает интервью

- Ну, вот, есть такая… немножко издалека начну… есть такая буддийская метафора, очень красивая, о том что такое… Считается что есть шесть миров, в которых могут рождаться живые существа. Это могут быть боги, воинственные демоны, люди, животные, голодные духи и еще обитатели ада.  Так вот в чем разница между ними? Если, допустим, мы видим реку, то для бога эта река будет потоком нектара, для воинственного демона это будет оружие, для животного - среда обитания, для голодного духа это будет поток гноя и крови, а для обитателей ада - расплавленная лава. То есть, с одной стороны - это одно и то же, с другой стороны - это совершенно разные миры, в одних из которых испытывают наслаждение, а в других – страдают. И вот когда я оказываюсь в местах, где когда-то я жил, когда я был совсем маленьким, мне кажется, что в жизни с нами происходит какое-то похожее перерождение. То есть места, которые сначала очень напоминали рай, где происходили совершенно удивительные чудесные вещи каждую секунду, постепенно-постепенно превращаются вот в этот мир, который мы все хорошо знаем.

Проделывать эту операцию над собой и миром, заколдовывать его, превращать его вот в это место, где мы прямо попадаем  и где мы умираем, нас учат другие люди… В общем, мы сами этому учимся и мы постепенно начинаем делать эту колдовскую операцию и уже не знаем как вернуться туда, откуда мы пришли.

В одной русской современной песне есть такая красивая строчка:

Обошелся с собою как-будто хреновый колдун

Превратился в говно, а как обратно – не знаю[1]

Мне кажется, что каждый из нас, когда мы доживем до какого-то возраста, оказывается вот таким колдуном, и очень всегда интересно бывает потому, что это ведь универсальная метафора потерянного рая, это попытка возвращения к теме детства, может быть попытка не столько расколдовать себя, сколько попытка хотя бы понять как же это случилось.

Вот, наверное, этим и объясняется мой интерес к детству.

Виктор Пелевин: когда я живу, я двигаюсь на ощупь

26 октября 2001 семинар писателя в Токийском университете

Мицуёси Нумано: Я знаю, что вы недавно читали Мураками Харуки. Какое впечатление произвело на вас его творчество?

Виктор Пелевин: Тот странный эффект, который романы Мураками производят на западного, да и на русского читателя, видимо, обусловлен тем, что мы читаем его в переводе. Дело в том, что в японском кардинально другой тип письменности, иероглифический, и поэтому при переводе исчезает гипертекстовость иероглифического письма, все многочисленные аллюзии и ссылки. Когда человек читает роман на своем родном языке, его ум снимает фильм по этому роману, экранизирует его. А когда читаешь Мураками, то возникает впечатление, что перед тобой возникает такая маленькая сцена, и на ней начинают действовать куклы. Если роман, написанный каким-нибудь западным писателем, похож на фильм, который снимает сознание, то тексты Мураками экранизируются внутри сознания как некое подобие мультфильмов — аниме или манга — поэтому они так привлекательны для западного читателя. Читая, человек хочет не узнать реальность, он хочет как можно дальше от нее уйти, потому что реальность имеет такую природу, что узнавать ее лишний раз совершенно не хочется. Я бы не сказал, что мне очень понравилась «Охота на овец». Из всего, что я читал у Мураками, мне больше всего понравились два рассказа, которые я читал по-английски в «Нью-Йоркере». Один назывался «UFO in Kushiro», а во втором — я не помню его названия — речь шла о котах, которые съели свою хозяйку, это очень страшный, точный и какой-то удивительно красивый рассказ. Мне нравится Мураками, но я допускаю, что вся прелесть его текстов — это эффект, который возникает в переводе. Это такая литературная мультипликация.

Тэцуо Мотидзуки: Ваш роман» Чапаев и пустота» — одно из лучших произведений современной русской литературы. В чем, по-вашему, заключается новизна этого романа? Ваши романы представляют собой очень совершенные конструкции. В какой степени в них сочетается расчет и импровизация?

Пелевин: Первый вопрос о том, в чем оригинальность романа «Чапаев и пустота». С моей точки зрения, она в том, что это — первый роман в мировой литературе, действие которого происходит в абсолютной пустоте.