47-й самурай

Сёгун возглавлял Всеяпонское видеообщество (ВЯВО) — профессиональное объединение, представляющее интересы «большой порнографии», — и работал в Комиссии по этическим нормам художественного кинематографа, которая формально регулировала деятельность порнографического бизнеса, однако на самом деле была полностью подконтрольна ВЯВО и была связана с ним прочными узами общих интересов и прямого подкупа. Ключом Сёгуна к власти являлся занимаемый им пост президента ВЯВО, что, в свою очередь, делало его наиболее влиятельной фигурой в Комиссии по этическим нормам. По сути, это делало его хозяином порнографии. Если он потеряет свой пост, он потеряет все. А его срок подходил к концу. По слухам, впервые за много лет руководству других студий, снимавших порнографию — а таких насчитывались сотни, — потекли крупные взятки, целью которых было не допустить переизбрания Сёгуна. Если «Империал» выиграет борьбу за ВЯВО, Комиссия по этическим нормам также окажется у него в кармане и можно будет открывать торговлю с американцами. А каким бы богатым и могущественным ни был Мива, разве сможет он устоять перед неудержимым цунами американского капитала, готового проглотить с потрохами невероятно гибкую гимнастику классических японских кошечек? Сёгун ненавидел все американское. И эта ненависть выходила за рамки рационального, она опиралась на культурные традиции. Американская продукция неинтересна, в ней нет мыслей, она является отражением изнеженного, упадочного общества. «Порнография в Японии должна оставаться японской!» — решительно заявил Сёгун.

Вот о чем перешептывались в барах и клубах. Похоже, со дня на день должна была разразиться война, и нешуточная, поскольку и у «Империала», и у «Сёгунат аудио-видео» имелись могущественные покровители. Не исключено, что, когда два порногиганта схлестнутся в схватке за будущее, улицы обагрятся кровью.

— Нет-нет. Пусть в порнобизнесе крутятся деньги якудзы, эти люди не любят переходить к клинкам. Огги скорее замучат друг друга судебными тяжбами, основанными на беспочвенных слухах. Нет, такие люди не убивают. Насмотревшись на кошечек, они сами стали слишком изнеженными и мягкими. Если человек — тряпка, он не видит смысла в том, чтобы отрезать кому-нибудь голову, особенно если после этого голову могут отрезать ему самому.

— Может быть, одна из сторон наняла этого Кондо, чтобы использовать его в качестве устрашения, намека на неприятности в будущем? — спросил Ник своего собеседника, знакомого следователя из Управления по борьбе с организованной преступностью.

— Кондо Исами выше такой мелочовки. Его стихия — точный, изящный удар. Он не пойдет по подворотням со всякой шпаной, словно одержимый срубая головы направо и налево. Это слишком тривиально. Кондо очень разборчив, он соглашается далеко не на каждое предложение. Только и всего. Он ни за что не свяжется с порнографией. Он старой закалки. Ему гораздо ближе все те пуритане, кто ненавидит Миву за миллионы, нажитые на порнухе.

— Хорошо, — сказал Ник, протягивая десять купюр по десять тысяч йен.

— Ого! — одобрительно произнес полицейский. — Щедрые чаевые. Надеюсь, ты никому не расскажешь о том, что говорил со мной?

— Можешь не сомневаться, — заверил его Ник. — Но ведь и ты никому не расскажешь о том, что я разговаривал с тобой?

— Неужели ты думаешь, что я хочу провести последние восемь секунд жизни, истекая кровью в подворотне?

Наконец остался один Кабукичо. Здесь Ника хорошо знали, здесь он был у всех на виду и от этого чувствовал себя уязвимым. Однако у него не было выбора. Он понимал, как это опасно. Кабукичо принадлежал Отани, а Кондо, несомненно, имел с Отани тесные связи. В Кабукичо слишком хорошо налажена связь; любой заданный им вопрос тотчас же дойдет до «ненужных» ушей.

Ник понимал, что ему следовало бы нанять кого-нибудь постороннего, кого-нибудь из другого города, от кого нельзя будет проследить путь к Нику Ямамото, к «Токийскому вестнику», к Кларку Кенту[24] токийской желтой прессы.

Но он не мог устоять перед соблазном. В нем взыграли журналистские гены. Он не мастер изящной словесности, он не стремится к власти, славе и деньгам, ему просто хочется узнать чуть больше и чуть раньше других. Вот что двигало Ником. Это такой экстаз — узнать что-то первым! Экстаз, не сравнимый с тем, что может дать «белая девочка». Вот почему Ник смог оторваться от нее сам, хотя и не имел ничего против того, чтобы время от времени заработать на ней доллар-другой. Как прекрасно это мгновение, когда тебе известно что-то такое, о чем не знает больше никто! Господи, какое же это наслаждение, восторг, кайф!

Ник начал осторожно, с тех, кто сам был такой мелочью, что не мог быть связан ни с чем крупным.

— Что тут у нас происходит? Я имею в виду какие-то перестановки. Один человек, выполнявший для Отани деликатную работу, сейчас работает на кого-то другого, на кого-то большого, со стороны. Ты ничего не слышал?