47 ронинов

Он вдруг вспомнил – там, в грязи, его нашел Тикара… и этот человек. Они хотели отнести его домой, но тут налетел Оиси, отвесил сыну пощечину и приказал обоим немедленно возвращаться в замок. Тикара повиновался – ведь Оиси был ему не только отцом, но еще и командиром. Басё же согласно кивнул и изрек:

– После того, как управлюсь.

Всё… на этом воспоминания обрывались.

Огромный самурай приподнял голову Кая и влил в него несколько глотков чая. Терпкий женьшень, горькая жимолость и жгучий имбирь… Они укрепят тело, успокоят лихорадку, уберут тошноту. К тому же, ощутил вдруг Кай, от него невыносимо разит луком; все тело его было покрыто тканью, пропитанной теплой полужидкой кашицей из отварного зеленого лука. Обезболивающее.

– Ты знаешь толк в снадобьях, полукровка, – констатировал Басё, оглядывая корзины, наполненные пучками трав, и развешанные под потолком сухие растения. Запасы Кая явно произвели на него впечатление. – У тебя есть все, что нужно. А на улице я видел алтарь. Тебя что, растили отшельники, ямабуси?

– Нет. – Кай отвернулся. – Что ты здесь делаешь?

До сегодняшнего дня Басё не сказал ему и двух слов. Причем одним из них было «полукровка».

– Тикаре не дозволено покидать казармы. Должен же кто-то был прийти. А я немного умею врачевать. В одиночестве ты бы умер.

Кай собрался с силами, чтобы спросить, какое дело до этого самому Басё или кому-нибудь еще, но смолчал.

– Ты должен жить. – Великан словно прочел мысли Кая по лицу. Или по молчанию. – Ради госпожи Мики. И ради господина Асано… Он ждет твоих молитв.

– Что?..

Басё опустил глаза.

– Господин Асано… был вынужден совершить сэппуку.

– Что?! – У Кая откуда-то взялись силы, и он привстал, опираясь на локоть. – Из-за… меня?

– Нет. – Огромная ладонь самурая едва коснулась груди полукровки, и тот рухнул назад на татами. – Лежи смирно.

И рассказал. Всё.

После этого он ушел. А Кай остался – оплакивать свою никчемную, презренную жизнь, не давшую ему ничего, кроме боли и раскаяния…

Восстановление заняло много дней. Казалось, он этого не вынесет – беспомощно лежать в лачуге, терпеть регулярные визиты Басё, наконец начать ползать… О нормальной прогулке пока не могло быть и речи.

Он до сих пор не побывал на вершине холма у могилы господина Асано, не помолился о его душе, не попрощался… не попросил прощения… и – если у него, конечно было на это право – не простил сам. Сил на то, чтобы взобраться наверх, не хватало.

Но путь к замку лежал по довольно ровной земле, и Кай наконец смог совершить этот долгий, изматывающий переход, чтобы, пока не прошли поминальные дни, успеть помолиться хотя бы в фамильной усыпальнице Асано.

Он ступил в нижний двор. Жаль, что на нем не белый наряд – для сегодняшнего печального визита наиболее подходит именно этот цвет. Но другой одежды, кроме той, что на нем, у Кая попросту не было. И хотя он исправно чинил ее и штопал, все равно в таком виде его наверняка примут за нищего. Каю оставалось только надеяться, что слоняющийся у казарм и торговых лотков народ постарается его не замечать – обычный жребий попрошаек и бродяг.

Пробраться в верхний двор было куда сложнее – нищих никогда не пропускали к домам, в которых жили даймё и его приближенные. Но большинство замковых стражников было Каю знакомо, и ему удалось отыскать усыпальницу раньше, чем столкнуться с кем-нибудь из начальства.

Он скользнул внутрь, осторожно притворив за собою дверь. Голова тут же закружилась от запаха фимиама. Перед статуей Будды замерла коленопреклоненная Мика. Одна. Над ее головой в неподвижном воздухе вилась струйка дыма от курящихся благовоний.

Кай пересек усыпальницу и осторожно опустился на колени рядом с девушкой. Ему уже удавалось довольно ловко управлять своим ослабевшим телом, так что появление постороннего никак не потревожило ее молитв.

Мика на него даже не взглянула, но по слабому трепету, охватившему ее тело, стало ясно – девушка знает, кто именно к ней приблизился. Кай молча склонил голову и, вложив в свои мольбы всю признательность и всю скорбь, которые узниками томились в глубине его сердца, стал просить: пусть душа господина Асано будет вознаграждена; пусть он вновь родится в мире лучшем, чем этот, в мире более справедливом – ведь усопший правитель Ако заслуживает этого как никто другой.

Следующую горячую молитву Кай вознес за Мику. Она не просто потеряла отца. Она лишилась большего. Отныне, что бы ни случилось, ей не к кому будет в трудную минуту обратиться за утешением, за помощью, за безусловной любовью и поддержкой… До конца ее дней. А такая доля была даже хуже, чем смерть. Уж Кай-то знал об этом не понаслышке.

Его воспоминания о турнире были сумбурными, смазанными. Но кое-какие картины остались четкими – врезались в душу, выжгли на ней шрамы куда более страшные, чем следы от боккэнов на теле. Унижение от того, что с ним обошлись, как с животным… не только обошлись, но и назвали животным – вновь, спустя столько времени… И кто? Господин Асано!