47 ронинов

Стукнувшись о край дыры, он оцарапался, но тут же – ослепленный, задыхающийся – очутился наверху. И первым лицом, которое сумели отчетливо различить его часто моргающие от непривычного света глаза, стало лицо сына.

Пока Тикара помогал отцу выбраться из колодца и встать на ноги, его чистые карие глаза сияли от облегчения. Юноша выпутал пленника из веревки и прижал к себе. Как же давно они не обнимались! С тех пор как… когда… Припомнить Оиси не удалось.

Тикара стал выше, отметил про себя отец. И похудел. Лицо утратило малейшие признаки ребячества. Он больше не носил богатого наряда, говорящего о привилегированном положении сына каро. Да и на одежду, которая полагалась приближенному к хозяину вассалу, его поношенное кимоно и штаны хакама походили мало – скорее уж на чьи-то обноски.

Оиси уловил собственное отражение в глазах юноши – изможденный, грязный, кутающийся в какие-то лохмотья. Он едва держался ногах – даже поддержка Тикары не слишком помогала. Тот повел отца от места его преждевременного погребения к устремленным вверх ступеням, прочь из преисподней.

Оиси по-прежнему сжимался от любого звука, его органы чувств не справлялись со множеством нахлынувших образов. Вот и внешние ворота замка. Солнце спряталось за обещавшими скорый снегопад тучами, но бывшему узнику все равно пришлось прикрыться ладонью – чересчур уж ярок оказался заполонивший все вокруг дневной свет.

Сразу за воротами ждала толпа селян. Тикара заколебался. Явились ли эти люди сюда по доброй воле, чтобы поздравить его отца с вновь обретенной свободой? Или их согнали для того, чтобы Оиси смог еще сильнее ощутить собственные позор и бесчестье? Вдруг это очередной урок, который Кира пожелал преподать непокорному каро? Да и всему Ако вместе с ним.

Жители деревни выстроились поперек дороги, словно собираясь напасть. Оиси замер. За долгую вынужденную изоляцию страх его, так же как и чувства, болезненно обострился. Он искал в толпе хоть одно знакомое лицо… Ему даже показалось, что он заметил Рику – но нет, та женщина с убранными под кусок грубой ткани волосами и в тускло-сером крестьянском кимоно никак не могла оказаться его женой.

Взгляд Оиси скользнул по селянке, не задержавшись, и остановился на мужчине, стоящем с краю. Казалось, тот ничем не выделяется из толпы, и все же… Какое-то неопределенное чувство… Странный взгляд – настороженный и одновременно безразличный.

Шпион. Кира приказал за ним следить.

Одна часть его, Оиси, разума возражала – нет, тебе почудилось. Столько воды утекло, ты понес такую суровую кару… Даже Кира должен уже перестать опасаться того, что главный вассал господина Асано попытается отомстить. Люди его разбрелись на все четыре стороны, а жизнь… Жизнь лежала в руинах.

Но внезапно Оиси припомнилось озарение, посетившее его в самом начале плена: Кира – трус. А трус никогда не чувствует себя в безопасности.

Бывший каро застыл, разглядывая крестьян… мир, который он так долго не видел… Один из стражников раздраженно его толкнул, Тикара не удержал отца, и тот, потеряв равновесие, на глазах у всех рухнул на четвереньки в жидкую грязь.

Зрители напряглись, явно ожидая, что Оиси сейчас вскочит и в бешенстве обрушится на обидчика.

Но вместо этого некогда гордый самурай, с трудом отталкиваясь ладонями от земли, сел на колени и с покорным смирением поклонился стражникам. Лоб его коснулся слякоти.

– Не бейте меня больше, – пробормотал он.

Унижение Оиси возросло вдвое, когда он поднял глаза на сына. Злость на стражников сменилась на лице Тикары сначала неверием, а затем и разочарованием. Казалось, все вокруг потеряли дар речи.

Стражник, презрительно фыркнув, отвернулся и зашагал назад в замок – тот самый замок, который всегда был его, Оиси, домом. Калитка в воротах захлопнулась, навсегда отрезая бывшего каро от прошлой жизни, от его законного места в этом мире.

Оиси не пошевелился. Так и сидел – сгорбленный, с покорно поникшей головой, словно нищий попрошайка. Надежда на лицах окруживших его людей угасла, уступив место отвращению, и ронин почти физически ощущал осуждение толпы – на него словно давила всей своей тяжестью та самая каменная плита, что так долго запирала его тюремную камеру…

К нему приблизился дородный крестьянин, смерил надменным – словно Оиси был хинин, неприкасаемый, – взглядом. И плюнул. Затем развернулся и гордо направился прочь. За ним потянулись и остальные, кто группками, кто поодиночке. А дрожащий, точно избитый пес, Оиси остался в грязи посреди дороги.

Но вот к бывшему каро подошел кто-то еще. Присел рядом и нежно обтер лицо рукавом поношенного кимоно, счищая грязь и слюну. Пораженный, растерянный, Оиси поднял голову. Рику! Да, это именно она – та самая женщина в грубой крестьянской одежде, со спрятанными под платок волосами. Ему не почудилось. Куда подевалась замысловатая прическа, искусно украшенная дорогими заколками и гребнями? Но несмотря на бедное убранство, держалась его жена с изяществом и достоинством, отнять которые не смог бы у нее никто.