471805

Изредка в степи стоит одинокая юрта, над ней висит светлая струйка дыма. Женщины в длинных платьях и кацавейках перестают трудиться, смотрят на поезд, должно быть, думают о чём-то постороннем.

Мы впервые видим безнадзорных верблюдов. Они подняли головы и замерли, глядя в нашу сторону. По голой земле движутся круглые непонятные кусты.

– Наверно, перекати-поле, – решила тётя Фаня. И добавила: – Как мы…

Чем дальше эшелон уходил от фронта, без радио, без сводок, что там происходит, тем чаще проявлялись у жителей вагона довоенные замашки. Они уже не торопились знакомиться, всякий берёг своё место на полу, чтоб сосед не подвинулся на чужую территорию: «Не суньтесь, мадам, своим задом», – предупреждали культурно. Но значительную часть времени молча слушали однообразную чечётку по рельсам. Покой превратился в нескончаемую нудь.

Один Саня – весёлый до безобразия, будоражит народ. Саня, спотыкаясь, переступает через ноги, предлагает в картишки переброситься. Не на интерес, конечно, а время убить. Карты – вот они… Но никто не откликается, глаза отводят.

Саня хлопает в ладоши:

– Беженцы и беженки! Не тушуйтесь, я с вами. Если кому что помочь – имейте память – Саня здесь.

Вещей у него немного: стёганый ватник на полу и ушанка под голову. На нём изношенная тельняшка с прорехами… Мне бы такую тельняшку, все бы завидовали. А на подбородке у него синий шрам. И поёт Саня хриплым голосом: «Ах ты, чубчик, чубчик кучерявый…» – или «… и шли мы по трапу на борт, в холодные мрачные трюмы…».

Я раньше не слышал этих песен. Мне интересно, подсаживаюсь к нему. Он раскидал на ватнике по три карты и хотел объяснять, как играют в очко. Но передумал:

– Тебе ещё рано.

– А я уже первый класс закончил.

– Ну, тогда… свой человек, кнокай сюда…

Тут тётя Фаня позвала меня и строго-настрого, хоть и негромко, велела сидеть в нашем углу, не приставать к посторонним. И мама добавила: слушайся, что тебе говорят…

Но стоило тёте задремать, я уже снова был возле Сани, запоминал карточную науку.

Вечером мама с тёткой шептались обо мне. Они решили, что сплю, но я всё слышал: тётка настаивала, что мама должна запретить, в нашем доме не играли в карты, надо отвлечь…

– Чем ты здесь отвлечёшь?

– Не знаю. Но почему притягивает именно такой тип? Ведь есть другие люди…

– Не смеши. Неужели не видишь: тут единственный живой человек – этот босяк.

На следующий день поезд остановился посреди степи. Мы выглянули – станции нет, впереди просматривался переезд. Но вдоль пути стояли в ряд казашки, а возле каждой сложенные горкой арбузы и дыни. Конечно, машинисты знали – на этом перегоне торгуют до поздней осени – оттого привычно тормозили. Из других вагонов уже выпрыгивали более проворные, интересовались ценой.

На гвозде висел чей-то пиджак. Саня, быстро натянув его, бросил: я на минутку, прибарахлиться…

Хозяин пиджака заорал:

– Повесь на место!

– Папаша, в пиджаке вид солидный… верну, как взял.

– Повесь, говорю!

– Не залупайся, дядя! Мы с тобой на брудершафт не чокались. Пиджак может уйти своими ногами. Усёк?..

– Бандит!

– Господи, кто из нас бандит… – бормотал Саня, уже спускаясь на землю.

Казашка стояла как раз напротив нашей раскрытой двери, стерегла товар. Саня оживлённо знакомился с ней, хлопал по арбузам, нюхал жёлтые дыни, торговался, обещал взять много, если сбавит цену. Наконец они сговорились, и он начал забрасывать арбузы и дыни в вагон. Я оттаскивал их подальше от входа. Вначале подсчитывал, но после десяти сбился со счёта и только спешил освободить проём.

Саня работал как заведённый и непрерывной болтовнёй развлекал продавщицу. Она улыбалась, иногда даже хихикала. Паровоз гукнул. Саня вытер пот и стал озабоченно рыться в карманах пиджака. Поезд тронулся, набирал скорость, а Саня продолжал что-то объяснять. Я боялся, что он не успеет, но он догнал наш вагон, вскочил на лесенку. Казашка размахивала руками, кричала, и он кричал в ответ:

– Айша, вернусь – рассчитаюсь! Слово комсомольца!

Пиджак он повесил на гвоздь.

– Папаша! – и показал, как стряхивает пылинки.

Я помогал ему сложить добычу у стенки, возле его ватника. Саня раскрыл складной нож и стал нарезать широкие ломти, – арбузы от первого надреза с треском разваливались пополам, а на срезе дынь выступали пузырьки сока.

– Ну, граждане беженцы и беженки, шамовка готова! Ресторан «Приморский рай» открыт! А ты, пацан, раздавай каждому. Официантом будешь!

Примечания