48 улик

Я шла вниз и, минуя комнату М., заметила, что дверь отворена, будто ее распахнуло сквозняком. Меня это удивило: обычно М. плотно закрывала дверь, чтобы ни у кого не возникло соблазна зайти и пожелать ей доброго утра. Не устояв перед искушением, я заглянула в комнату сестры и примерно в шести футах от себя в вертикальном зеркале на внутренней стороне полуоткрытой дверцы платяного шкафа увидела отражение М. Сама она находилась в дальнем конце комнаты, стояла перед туалетным столиком с зеркалом. От неожиданности я невольно задержала на ней взгляд, толком даже не сознавая, что вижу призрачное лицо сестры в зеркале на дверце шкафа, в котором отражалось зеркало туалетного столика, – то есть смотрю на ее двойное отражение.

Теперь, двадцать два года спустя, все это вспоминается как некий таинственный сон, разгадку которого за минувшее время я так и не нашла. Напротив, вопросов только прибавилось.

(Возможно, боковым зрением я «увидела» на полу платье от Диор, но в ту минуту этого не сознавала. И если теперь, когда я вспоминаю то мгновение, мне кажется, что я отнюдь не безотчетно обратила на это внимание, значит, мой разум самым изощренным и коварным способом обманывает сам себя.)

(Нет, я не видела, как тонкое платье соскользнуло с голого тела сестры и белой переливчатой лужицей растеклось у ее ног. Я уверена, что не видела этого, хотя кажется, будто та картина стоит перед глазами.)

Зато я совершенно ясно помню, как моя (восхитительная) (обреченная) сестра стояла ко мне спиной в дальнем конце комнаты и расчесывала прямые белокурые волосы с серебристым отливом, отражаясь в вертикальном зеркале, к которому были прикованы мои глаза. Я наблюдала за ней с некой испуганной зачарованностью, а сама думала: «Нет, это запрещено!» Со страхом таращилась на сестру, будто была не взрослой женщиной двадцати пяти лет, сформировавшейся личностью, так сказать, а подростком. Девочкой-подростком, с малых лет благоговевшей перед (надменной, элегантной) сестрой, которая была старше меня на шесть лет.

Когда смотришь в открытую дверь на святая святых чужой жизни, возникает ощущение неловкости: ты боишься, что увидишь другого человека, сестру, в состоянии не предназначенной для твоих глаз интимности – в состоянии наготы.

Была ли М. обнаженной, когда стояла перед зеркалом туалетного столика, отражавшемся в зеркале на дверце шкафа? Белая прямая спина, идеальный изгиб талии, красивые ягодицы, бедра, стройные ноги. Линия позвоночника, изящные запястья, лодыжки.

(Разумеется), сообщая полиции, что я (мельком, совершенно непроизвольно) заглянула в комнату сестры, я ничего не сказала про то, во что была одета М. Если бы кто-то из следователей додумался спросить меня об этом (а ведь ни один не поинтересовался), я бы, морща лоб, ответила: «О, даже не знаю, в халате, наверное. В чем же еще?»

Ничто так не раздражает, как чужое любопытство, стремление постороннего человека сунуть нос в твои тайны.

Не лезьте в личную жизнь моего отца, и в мою тоже. Держитесь от нас подальше, черт бы вас побрал!

Вне сомнения, к тому времени М. уже приняла душ в своей устаревшей ванной с едва функционирующим оборудованием, где, наверное, она долго намывала шампунем длинные роскошные волосы, которые (небезосновательно полагала я) она мыла несколько раз в неделю – из тщеславия. М. гордилась собой, своей внешностью. Природа наделила ее, так сказать, «классической» красотой.

А вот я, младшая сестра Дж., зачастую неделями не удосуживалась помыть голову, да и вообще не имела желания задумываться о своей внешности – по вполне понятным причинам.

М. пользовалась щеткой с золоченым корпусом, некогда принадлежавшей нашей маме. Томными движениями расчесывала волосы по всей длине, отчего они электризовались и трещали.

Да, на это я обратила внимание. На треск статического электричества. От него волоски на моих руках тоже вставали дыбом.

Странно, что М. меня не заметила. Не догадалась о том, что стремительно надвигается на нее из будущего, летит на расправленных темных крыльях.

Я едва сдержалась, чтобы не окликнуть ее: «Эй, привет! Привет».

Я едва сдержалась, чтобы не предостеречь ее: «Маргарита! Берегись!»

Если б я позвала сестру, обратила бы она на меня взгляд в зеркале (в зеркалах) или, вздрогнув, обернулась бы ко мне?

Этого я никогда не узнаю. Потому что заговорить с ней не осмелилась.