48 улик

За годы, миновавшие со дня исчезновения М., элитарный квартал на Кайюга-авеню утратил свой престиж. Соседние дома продали, приписали к другим районам, перестроили в многоквартирные. Наши родственники Фулмеры нашли себе другое жилье. Куда они переехали, я не знаю. На новоселье они нас не приглашали.

Мы с папой живем вдвоем в нашем большом старом доме. Забыла сказать: Лина умерла несколько лет назад, и с тех пор мы все ищем ей замену.

В доме мы занимаем всего несколько комнат. Остальные закрыты. Комнаты М. остаются нетронутыми, ожидая ее возвращения.

С некоторых пор я редко захожу в ее апартаменты, где до мельчайших подробностей помню каждую вещь, каждый пятачок. Зеркало на внутренней стороне дверцы шкафа, который теперь постоянно закрыт. Если встать перед дверцей в определенном положении, в зеркале на ней можно увидеть зеркало туалетного столика; но в зеркале на туалетном столике больше ничего не отражается, потому что мы все покинули этот мир.

Думаю, в шкафах М. по-прежнему аккуратно висит и лежит вся ее одежда. Разве что моль проела дырки в шерстяных вещах. В пальто из верблюжьей шерсти, в кашемировых свитерах. Может быть, на полках свили маленькие гнезда мыши. Откроешь дверцу шкафа, и кажется, что дорогие туфли М. все вместе выделывают курбеты на полу.

Нет, я не знала, что выявила маммография. Если маммография вообще выявила что-то необычное.

Откуда мне знать? М. с Дж. не откровенничала.

Нет, не думаю, что маммограммы дали бы какую-то зацепку. Хотя (возможно) среди вещей М., которые я поспешила выбросить, были связанные с ними документы, распечатки медицинских анализов вроде тех, что во множестве сдавала мама. Но теперь этого не узнать, а значит, незачем размышлять о том, что моей сестре, возможно, поставили пугающий диагноз, что, может быть, моей сестре предстояло долгие недели бороться с тяжелой болезнью или ей оставалось жить всего несколько месяцев.

Это не зацепки. Я их отвергаю.

* * *

Джиджи, идем! Забудь про то.

Мы покончили со всем этим… с телами…

М. остановилась на вершине склона, дожидаясь меня. Странно, что не видно, как она дышит, ведь из моего рта то и дело вырываются облачка пара, тотчас же растворяющиеся в холодном влажном воздухе.

Незаметно для себя мы ступили на ничейную землю, принадлежащую властям Авроры. Здесь – покореженные деревья, кустарники, мусор. Я потрясена. Этот участок земли близ Драмлин-роуд превратился в общественную свалку. Когда сюда стали сносить мусор? Что за безалаберщина? Это кому же из жителей пришло на ум стаскивать сюда разбитые унитазы, грязные матрасы, сломанные велосипеды, разодранные шины? Мне жаль, что М. приходится это видеть.

Быть может, по этой причине М. ведет меня по другой тропинке, в стороне от мусорной свалки. Эта дорожка вьется между высокими покоробленными дубами и тисами, где снег глубже, куда вряд ли кто-то зайдет.

Легкие на каждый шаг отзываются болью! Хорошо бы сейчас лечь на свежевыпавший снег. Уютно устроиться под отяжелевшими от снега ветвями тиса, размашистыми, как крылья.

Как же мне одиноко! До сей минуты я этого не сознавала.

А М. уверенно идет вперед. Я безумно боюсь потерять ее из виду. Ведь мне ужасно, страшно одиноко.

Так было в моей жизни всегда? Или после исчезновения М.? С тех пор как во мне поселился страх, что М. бросит нас?

На севере штата Нью-Йорк зимние холода стоят долго, и мне всю зиму нездоровится. Давление подскочило, в ушах шумит так, что кажется, будто барабанные перепонки лопаются.

Я не такая, какой меня все считают. Толстокожая, как гиппопотам, хлесткая, как кнут.

Только ты, дорогая сестренка, знаешь, какая я. Прости меня.

О, почему М. идет так быстро, ведь знает, что я едва поспеваю за ней?! Хоть бы подождала меня. Взяла за руку. В детстве она всегда обнимала меня.

Джиджи, глупышка, ну чего ты плачешь?!

Я поскальзываюсь на обледенелом снегу. Если упаду на склоне, подверну ногу. Если упаду совсем уж неудачно, сломаю ребра. И острый конец сломанной реберной кости проткнет мне сердце.

Я буду лежать неподвижно. В небольшом углублении, что вырою для себя в снегу. Колючий ветер будет проноситься мимо, щадя меня. Кости мои скрипят, будто обшивка старого корабля; гнев истлевает в моем сердце, и оно бьется все слабее и слабее.

Медленно восходит солнце, в вышине открывается холодный синий глаз – прямо надо мной.

Сестрица, родная, подожди! Еще чуть-чуть, и я с тобой.

КОНЕЦ