48 улик

И вот благоуханным октябрьским днем ровно в половине пятого вечера Элк постучался в дверь нашего дома. Я в волнении ждала его где-то с трех часов.

Боялась, что Элк не придет, и боялась, что Элк придет.

Первый сюрприз: Элк явился не в своем обычном замызганном комбинезоне, а в джинсах и куртке, которые довольно плотно облегали его бочкообразную фигуру. С шеи свисала на кожаном ремешке резная деревянная фигурка совы, по-видимому индейской работы. Держался он с небрежной развязностью, его седоватые волнистые волосы до плеч и бакенбарды отливали искусственным блеском.

Нервничая, я смущенно поприветствовала его. Элк ступил в холл и заморгал, оглядываясь вокруг: явно был поражен размерами дома, а возможно, и мрачным величием его интерьера в тюдоровском стиле. Но, будучи художником, бунтарем, мачо до мозга костей и стойким противником всего буржуазного, он не мог удержаться от шутливых сардонических реплик.

– Так, так, мисс Джорджина Фулмер! Значит, вам и вашей сестре посчастливилось родиться в обеспеченной семье?

При упоминании М. я чуть поморщилась, но сумела добродушно рассмеяться и дерзко, в духе молодой девицы с характером из романтической комедии, парировала:

– Вы правы, мы родились в обеспеченной семье. Так уж получилось. А могли бы родиться и в не обеспеченной семье.

Мне казалось, что мой ответ – верх остроумия, но Элк лишь снисходительно передернул плечами.

– Не извиняйтесь, Джорджина. Я тоже родился не в бедности – в среде верхушки американского среднего класса, но, когда мне исполнилось восемнадцать, без сожаления расстался с комфортом.

Не дожидаясь приглашения, Элк бесцеремонно прошел мимо меня и, заглянув в гостиную, тихо присвистнул.

– Что это здесь у вас? Антиквариат? Резная мебель из красного дерева? Восточный ковер? Прямо как в музее.

– Ну, вообще-то, мы редко бываем в этой комнате…

– Оно и видно. Попахивает формальдегидом.

Казалось, он без конца грубит. Я стояла и смотрела ему в спину, и ощущение было такое, будто я по глупости открыла дверь и теперь не знаю, как ее закрыть. Неужели я первый раз в жизни пригласила в отчий дом друга? Мужчину?

Поздно, Джорджина. Только дурой себя выставишь.

…и впрямь опрометчивая дура.

Я не предлагала Элку посмотреть дом, пальцем не пошевелила, чтобы включить свет в сумрачных помещениях первого этажа, а он, все так же бесцеремонно, уже направился к следующей комнате, которую мама величала «салоном». С любопытством оглядел картины в рамах на стенах, толстый китайский ковер, диваны и стулья с бархатной обивкой, фортепиано «Стейнвей».

– Боже! Какой роскошный рояль. Настоящий? – Он резко поднял крышку на клавиатуре, которую не открывали много лет, нажал на одну клавишу, на другую, огласив комнату скрипучими звуками. – Расстроен.

Я прикусила губу, чтобы не пролепетать в оправдание какую-нибудь глупость. Вот скажите, в чем секрет власти нахрапистых мужланов? Наглые грубияны, они всем остальным внушают чувство незащищенности, вынуждают извиняться за то, что мы их разочаровываем. И какое мне дело до того, что пианино М. расстроено?

– Вы играете на фортепиано, Джорджина?

Джорджина. Мое имя, слетевшее с губ Элка, произвело на меня странный эффект. Я испытывала слабость, трепет, волнение предвкушения, желание дико расхохотаться.

Хотя при этом думала: «Да, этот человек манипулирует тобой. Он проник в дом, куда ему путь заказан. Будь осторожна!»

Смущаясь, словно подросток, я пробормотала в ответ что-то маловразумительное, предпочитая больше не острить.

– А М. играла на фортепиано?

На первый взгляд вопрос как будто случайный, но я вся внутренне напряглась.

– Толком нет. Очень скоро бросила. Я занималась на много лет дольше.

Безобидная ложь мгновенно сорвалась с моего языка, да так непринужденно, что Элк, казалось, в нее поверил. Меня распирало от ликования. Я была как воздушный шар, наполненный гелием, – вот-вот взмою ввысь.

Так легко, думала я. Нам с Элком так легко вместе.

– Хм, а это что? – Элк заметил пейзаж на стене в массивной золоченой раме. Он приблизился к картине, прищурился. – Блейклок?[33] В самом деле?

Безликий пейзаж в темных тонах: затянутое облаками небо, неясные силуэты высоких разлапистых вязов на берегу небольшого озера. Картина сама по себе была небольшая, а в золоченой раме казалась еще меньше. Для меня оставалось загадкой, зачем кому-то запечатлевать на холсте столь невыразительный уголок сельской природы. Это полотно всю жизнь мелькало у меня перед глазами, и я его не замечала.

Не желая показаться невежественной, я осторожно сказала Элку:

– Думаю, да. Блейклок. Эта картина всегда здесь висела.

– Блейклок. Ральф Альберт Блейклок. Американский художник девятнадцатого века, писал в готическом стиле. Это, конечно, не самая значительная его работа, но все равно довольно ценная.

Довольно ценная. Я плохо представляла, что это значит: пятьсот долларов, пятьсот тысяч долларов? В лавке старьевщика эта картина, я уверена, стоила бы не больше двадцати пяти долларов.