4ЕТЫРЕ

Не вовремя?

– Мама… – только и смог вымолвить Климентий.

– Не вовремя?! Вот когда женишься, тогда и перестану приходить! – бросила она напоследок и исчезла в гостиной.

– Свежо приданье, – мелькнуло у застывшего Ярцева, но он сильно постарался не произнести сии мысли вслух.

Тимофей, словно и не случалось никакого скандала, так и стоял на задних лапках около плиты, не имея возможности выйти из рыбного транса. Треска, оттаивая, равнодушно возлежала на подложке, гипнотизируя безвольного кота. Вероника Порфирьевна, уединившись в гостиной, принялась перебирать отглаженные вчера вещи. Да так увлеклась, что измятые в нервных руках ткани снова потребовали горячего утюга на радость обиженной матери.

– Ох, как это всё… не вовремя, – еле слышно произнёс Климентий. – Очень не вовремя, – добавил он, старательно оглядевшись.

Но ничего не поделаешь: лекции по славянской культуре никто не отменял. И, честно говоря, слава богу! А то ещё этого ему, души ни чаявшему в своей профессии, сегодня не хватало! В общем, хочешь не хочешь, а миновать рассерженную мать по пути к единственному выходу всё-таки придётся. Хотя пятый этаж… Это, вроде, и не впрямь, чтобы высоко. Говорят, бывали случаи… Но то, похоже, про Лёньку-алкаша рассказывали: мол, вышел покурить, думал, на балкон, а балкона у него отродясь не было. Так и грянулся, сдёргоумка⁹, в акацию. И хоть бы ему хны! Встал, отряхнулся да пошёл, прихрамывая на левую ногу. Или на правую? Так ведь то сам Лёнька и рассказывал! Ну с него, дуботолка¹⁰ заполошного¹¹, станется.

9. Сдёргоумка – полудурок.

10. Дуботолк – дурак.

11. Заполошный – ветреный, безрассудный, взбалмошный.

– Климентий, ты опаздываешь! – оповестили из соседей комнаты.

– Опаздываю, – согласился Ярцев, глядя на панель микроволновки.

Заслуженный преподаватель ТУЕСка привык приходить на работу ажно за сорок минут до начала занятий, а то и за все пятьдесят. Потому как, если вы помните, никакие обстоятельства не освобождают джентльмена от его джентльменской сути. А опоздать к своим студентам или хуже того, прийти скверно подготовленным на собственную лекцию – это, извините, удел какого-нибудь божевольного¹² валандая¹³, от которого пахнет чем угодно, но только не благородством.

12. Божевольный – худоумный, дурной.

13. Валандай – бездельник, лодырь.

– Клиша, ну что же ты не собираешься? – Вероника Порфирьевна принесла сыну тёмно-синий дипломат. – Пойдём, я тебе провожу. Или ты всё-таки надумал остаться? – с трогательной надеждой в голосе вопросила мать.

– Невозможно, мама, – отчеканил Ярцев, принимая кейс, до отвала наетый чрезвычайно важной литературой. – Хотя, – смягчился Климентий, – как ты понимаешь, я бы с удовольствием провёл это время с тобой, – применил он спасительную неправду. – Но ты сегодня и так не в настроении.

– Да почему же! – всплеснула руками Вероника Порфирьевна. – Я в настроении, Клиша! Я очень даже в настроении!

– Да, но я имел в виду положительные стороны этого самого твоего настроения, – обронил Ярцев, следуя в прихожую.

– А я сегодня очень положительно настроена! – бодрилась мать. – Я сегодня прекрасно спала!

– Рад за тебя, мама, – бросил Ярцев в обуваемый сандаль.

– Это всё твой отец! – горячо раскололась родительница, не выдержав холодного допроса. – Он опять надрался! Анафемски! С утра позади перегара целоваться лезет. И так уже весь дом по самые сваи осквернил коньяком своим мерзким. Ещё и ко мне липнет!

– Это ужасно, – кивнул Ярцев, собираясь открыть входную дверь.

Вероника Порфирьевна, повинившись, искренне опечалилась, что с пьяного мужа перенесла гнев на любимого сына. Но истово презирающей алкоголь женщине не получится объяснить, что то не коньяком пахло, а квасом. Просто взрослый и тоже по-своему состоявшийся Агафон, супруг и родитель, был абсолютно бессилен пред сим исконно русским напитком. Не помогало даже «Агуша, я запрещаю тебе это пить, у тебя уже диабет стоит на пороге!». Вот главе семейства ничего и не оставалось, кроме как припадать к обожаемому нектару тайком. И он припадал! Стыдился, безусловно, своих припадков, но без разведённого в воде сусла и дня прожить не мог.

Вероника Порфирьевна в ароматах была не сильна, поэтому любые посторонние запахи мужа относила на алкогольный счёт. Моментально злилась и клялась больше ни словом не обмолвиться с этим человеком, забывая мужнин диабет, что стоял на пороге и так и норовил войти, вместе с брачными обещаниями, что про «в горе и в радости» и до самой смерти.

– В каждом дому по кому, – философски полагал Климентий, потом, чуть подумав, добавлял: – А где и два! – засим его вмешательства в дела семейные заканчивались.

Закрывая за собой дверь, Ярцев пообещал расстроенной женщине неизбежное:

– Я вернусь, и мы всё обсудим, мама.

2