Читаем 5/4 накануне тишины полностью

— в — Москве — не — думают — в — Москве — действуют — на — остальное — там — не — отпущено — времени — там — действуй — или — проиграешь —

и что? И только-то?..

А управлять в столице уехавшей Степанидой — глупое, и даже глупейшее, намеренье: легче справиться с шаровой молнией, чем с его великодержавной крошкой.

Нет, уж лучше сидеть в Карагане, возле Любы,

и терпеть выходки этого Внешнего, местного, провинциального Цахилганова,

а не выходки своенравной девчонки,

вставшей на путь свирепой борьбы — с ним…

С ним, как с полномочным представителем Рыжей головы, с ним — как с захватчиком и осквернителем идейного заповедного пространства страны, с ним…

В общем, неизвестно, чего ещё она там себе напридумывала, в своих праведных порывах, заплетая косу потуже, морща нос перед зеркалом, спотыкаясь о половик, с несусветным стуком разбалтывая в кастрюльке муку на оладьи и обзывая разбившуюся тарелку дурой.


30

Довольно скоро, в полной соотнесённости с небывалыми, грозными вспышками на Солнце, Цахилганов стал понимать: пока он разглядывает себя — Цахилганова, так сказать, лучшего, то есть — Внешнего, тем же самым занимается макрокосм. Вот — ловушка, расставленная для него Вселенной! Точно: да ведь это макрокосм разглядывает его, Цахилганова, будто в лупу, его же глазами — глазами Внешнего!

Он делал всё новые открытия на свой счёт,

— надо — же — как — бесконечно — сложен — человек — и — если — его — разложить — на — составляющие — части — то — можно — постичь — наконец — самого — себя — и — может — быть — мир —

и новые небывалые мысли обступали его здесь, в реанимации, кольцом, будто оккупанты,

и он то отмахивался от них,

когда внешний мир изучал его слишком назойливо,

а то погружался в размышления

едва ли не с наслажденьем,

чтобы разглядывать себя, не доверяя этого дела миру чересчур.

Внешний мир персонифицировался всё более изощрённо — далее он принимал то облик Патрикеича, то вовсе незнакомых каких-то людей, — и требовал теперь от Цахилганова иного, всеобщего, срочного пониманья себя. Цахилганов это чувствовал, и тут задачи мира и задачи личности как будто совпадали. Однако тут же возникало сильнейшее опасенье, что самой его жизни, может быть, осталось (что за чушь?!) совсем мало,

— теперь — ему — всё — чаще — казалось — будто — вместе — с — Любовью — и — страной — умрёт — и — он —

а с чем ему умирать?

Не с деньгами же.

И тогда-то ему панически хотелось найти пути оживления –

хотелось — до — смерти — и — досмерти —

оживления всего, что умерло или умирает.

Как же он обращается вспять, этот второй закон термодинамики, запущенный природой в один лишь конец?!.


31

Изредка, запутавшись в себе, Цахилганов старался уснуть здесь же, на больничной кушетке, совсем ненадолго, чтобы собраться с силами. Однако распадающиеся заживо рыбы видел он перед собою, едва только прикрывал глаза. И это наваждение теперь его не оставит, должно быть, пока он… не совместит себя…

— не — совместит — себя — с — собою — то — есть — с — миром —

…с миром живых.

Так?

Но степени своей душевной раздробленности он пока установить не мог.

— Можешь ли ты знать в точности, сколько нас теперь? — перебил молчанье Цахилганова он сам, Внешний. — Раздвоился ли ты, расчетверился или уж распятерился между делом.

И припугнул нехотя:

— Вон, кое-кто из физиков допускает, что число измерений, существующих в нашем мире одновременно, доходит до шестнадцати. А вдруг люди начали неосторожно размывать границы этих измерений, не понимая того, и проникать, просачиваться, перетекать разумом в другие измеренья — тоже? Не без ущерба для психической своей цельности, разумеется. А там, глядишь, и до биологической. Если же всё взаимосвязано, и всё отражается во всём,

— но — отчего — размыли — как — размыли — зачем — размыли — разрушили — растворили — свои — душевные — спасительные — свои — невидимые — коконы — оболочки — облатки — и — если — так — пойдёт — дальше —

то как тогда жить?!

Тем более, жить вечно — как?


32

Перейти на страницу:

Похожие книги

Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза
Люди августа
Люди августа

1991 год. Август. На Лубянке свален бронзовый истукан, и многим кажется, что здесь и сейчас рождается новая страна. В эти эйфорические дни обычный советский подросток получает необычный подарок – втайне написанную бабушкой историю семьи.Эта история дважды поразит его. В первый раз – когда он осознает, сколького он не знал, почему рос как дичок. А второй раз – когда поймет, что рассказано – не все, что мемуары – лишь способ спрятать среди множества фактов отсутствие одного звена: кем был его дед, отец отца, человек, ни разу не упомянутый, «вычеркнутый» из текста.Попытка разгадать эту тайну станет судьбой. А судьба приведет в бывшие лагеря Казахстана, на воюющий Кавказ, заставит искать безымянных арестантов прежней эпохи и пропавших без вести в новой войне, питающейся давней ненавистью. Повяжет кровью и виной.Лишь повторив чужую судьбу до конца, он поймет, кем был его дед. Поймет в августе 1999-го…

Сергей Сергеевич Лебедев

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза