5/4 накануне тишины

— Ну, по тебе-то их очень хорошо видно, несоответствия психические! — остановился Цахилганов перед внезапно захлопнувшейся дверью. — Свести Любино заболеванье к моим изменам — разве не бред? Хм, потаскухи… При чём тут потаскухи?!

Они вытеснили Любовь из жизни…

Они давно вытеснили любовь из жизни…

322

Деревянный пол был влажен от недавней уборки, и в палате горел только ночник.

Цахилганов склонился над женой.

Он раздробил свою любовь, единственную любовь, на мелкие и мельчайшие любови-развлеченья…

Как тихо стало за окном. И Любовь спит, раскинув руки, прилежно повязанная кем-то заново белым платком с буквами «РО», спит — уже под двумя — сиротскими байковыми одеялами. Он мог бы сделать всю её жизнь счастливой. Не сделал. Теперь Цахилганов боится оставаться на этом свете без неё — и в ещё большей степени боится последовать за ней… Страх этот — противный, неотвязный, тёмный, удушающий страх — ад…

Он не знал, что, дробя любовь, он дробил, разбивал, рассыпал самого себя в прах…

К концу ночи ожидаются новые вспышки на Солнце.

— …Господи! Почему Ты не убьёшь меня совсем? Сразу?

— …Не надо мне вечной жизни — я прошу только вечного небытия.

— …Почему Ты оставил меня без милости своей,

себе самому

на растерзанье?

Мёртвые сперматозоиды — какая чепуха… Столь малое наказанье никак не облегчает души.

Мало этого, мало!..

323

Любовь дышала. Она не пугала его своей неподвижностью, и скулы её неровно порозовели вдруг.

— Где она? — проговорила жена. — Её нет!.. А там… Там… Ты видишь?..

Две лёгкие озабоченные складки возникли — и исчезли в углах губ, трогательно дрогнувших на мгновенье. И лицо обрело выраженье удивлённое, загадочное, почти радостное. Что же такое хорошее привиделось ей, в мире её наркотических, обезболенных видений?

Цахилганов вздохнул — от того, что ему захотелось невозможного: снова увидеть впервые маленькую тёмную её родинку под мизинцем ноги,

родинку, о которой сама она до него — не знала,

и обрадоваться этой родинке опять так же,

как радуются открытию звезды во вселенной,

и целовать тайно, украдкой, это тёмное пятнышко,

принадлежащее ему одному.

— Люба… Если бы мы умерли с тобой этой ночью вместе?.. — тихо напрашивался он на смерть, обнимая с лаской казённые одеяла,

и замер,

— и — вспомнил — как — однажды — он — уже — произносил — эти — слова — много — лет — назад —

ожидая ответа.

324

Вечер, вечер.

Скончался ещё один день их жизни.

Скончался в реанимации…

И можно, можно не длить эту муку. А попытаться исчезнуть прямо теперь. Нырнуть в обезболенное небытиё насовсем, чтобы ничего уже и никогда не решать.

Бытиё иль небытиё, вот в чём вопрос.

Ведь полно же здесь,

— именно — здесь,

таких успокоительных препаратов,

которые при передозировке

способны освободить человека от жизни.

Эти препараты — рядом, в палате. Потому что примерно такими освобождают Любовь от боли…

Этой ночью мы можем умереть вместе. Умереть, как выпить таблетку от боли.

…Слышишь, Патрикеич? Вот так я смогу решить все вопросы разом! Все вопросы, которые ваше поколенье передо мною, душевно разрушенным, поставило. А именно — сбежать из страшного, надвигающегося времени в смерть. Перелиться душой в благословенное Ничто — в «назад»,

— ад — там — ад…

Как крыса, я хотел бы сбежать из эпохи неумолимо надвигающегося лагерного капитализма — в небытиё!

В небытиё,

из лагерного капитализма…

325

— Многие… побегут… — ответил Дула Патрикеич озадачено, словно сидел здесь всё это время и слушал его мысли. — А куда деваться? Деваться будет некуда. Так что, думай, сынок, пока не поздно. Думай — ты!..

Но розовое тело барахтающейся на диване Горюновой возникло перед ним — гораздо более розовое, чем в действительности. Оно было сейчас даже ярче резиновой кожи надувных женщин —

надувных спасательных женщин…

— Она давно не появлялась. Птица, — заговорила Любовь быстро и возбуждённо. — А теперь… Должна. Я чувствую. Здесь. Она.

И пространство тут же показало на миг холодное фарфоровое лицо Ботвич с короткой чёрной чёлкой —

оно — заглянуло — в — палату — со — стороны — тёмной — степи — отливающее — мертвенным — бледным — искусственным — глянцем.

— Когда она пропадает, она высиживает птенцов… Эти её птенцы — они будут такие же? Свирепые?.. Безжалостные — или другие? — вяло спрашивала Любовь.