— Но ведь и ты знаешь, что это — самый дешёвый способ наживы: лагерный капитализм. Дешевле этого, как показало строительство лагерного коммунизма, ничего не бывает. Великий эксперимент Троцкого, апробированный на просторах красной
России, ныне переходит в свою новую, глобальную фазу, уже без прежних лживых догм —— Значит, апокалипсис…
— Именно. И ты, ты назван в этом международном совещании автором идеи международного лагерного капитализма,
и это новая эра на земле. Короткая.
Последняя.
Короткая, последняя.
— …А основоположник — я: Цахилганов, сын полковника Цахилганова. И что теперь? Я должен этому поверить?
— Решай сам. Но знай: вот-вот будет предпринята попытка внедрения лагерного капитализма на практике, пока — на наших просторах. Начиная с Карагана… Не отпирайся: с твоей подачи! Потом этот новый лагерный порядок сотрёт границы государств и обнимет всю землю. Он употребит, пустит в дело, себе на пользу, всех разорённых, мятежных, сирых, изгнанных из квартир за неуплату, всех недовольных мировым порядком, да…
— Нет, при чём тут я?!! Они сами додумались! Сами!!! Своею сотней голов. Чудище обло стоглаво — оно давно всё это изобрело! А я только присоседился. К тому, что произросло из глубины веков! Прикинул, балуясь, что с этого мне можно получить… Если я опередил ход событий, то чисто случайно. И имя моё, внесённое будто бы в анналы апокалипсиса — чушь. Мои пьяные слова, я и выдал-то их лишь затем, чтобы Рудого не тянуло на нежности!
— Только вот беда: Рудый отнёсся к ним более чем серьёзно. Он даже навёл о тебе все необходимые справки. И представил их, где следовало.
— Оформил меня, короче… Я понял: Рудый меня нарочно подставил. Чтоб в истории человечества не его имя красовалось в сочетании с теорией лагерного капитализма, а моё. Имя Цахилганова. Сына полковника Цахилганова…
Впрочем, какая история? Прах, прах…
Чёрная пыль — по всему белому свету,
и никакой больше истории!..
— Ты прячешься от Рудого. Забился в реанимацию, к Барыбину.
Где ещё жива Любовь.
Но Цахилганов уже был озабочен другим. Схватив сотку с тумбочки, он отыскивал номер, который и так знал наизусть —
— Жужуля, — сказал он секретарше Соловейчика проникновенно до приторности. — На тебе сейчас тот самый сногсшибательный жёлто-горчичный прямой костюм,
или то дивное чёрное платье с красной шалью, увешанной кистями,
или что там на тебе?.. У меня, между прочим, заготовлен солидный пузырь «Сальвадора». Я собираюсь подарить его одной молодой особе, умеющей одеваться с большим вкусом!
— «Дали» я раньше любила, — со вздохом признался важный девичий голос. — Но теперь они мне не нравятся, эти духи, потому что не модные. Я же говорила! Вы забыли?
— Забыл! — радостно вскричал Цахилганов. — И забыл фамилию того политтехнолога. Который на днях из Кремля к вам приезжал.
— А, вы про того, коротко стриженого? Его фамилия… Сейчас посмотрю…
Шуршит бумагами важная Жужулька, перебирает их своими пальчиками-коротышками, так и не отросшими с десятилетнего возраста.
— …Рудый.
— Как?!
— Рудый. Дмитрий Борисович. А он говорил, что хорошо знает вас.
— Ну, меня-то он не разыскивал, надеюсь? У меня сотка обнулилась…
Секретарша, затаив доходную информацию, хищно промолчала.
— Значит, стриженый? А где же он растерял свои пёсьи кудлы? — живо полюбопытствовал Цахилганов. — Крашеные? Абрикосовые?
— Не знаю. Во всяком случае, не у нас, — озадачился девичий голос. И предположил. — Наверно, в Кремле.
— Но я вообще-то не про то, Джулия. Он потом никак не проявлялся?
— Как бы вам сказать…
— А что бы ты себе ещё хотела, крошка? Мне важно угодить тебе побыстрее.