5. Командировки в Минск 1982-1985 гг.

17 По своему опыту — Бородинский хлеб, стоимостью 18 копеек, я продавал до рубля!!! Кофточку за 48 рублей по 140–160, зонтик "Три слона" за 21 рубль в районе 70-100 в зависимости от состоятельности покупателя. Сейчас это кажется фантастикой — но это — было! Так что некоторым ужасы советской действительности оборачивались в баснословную прибыль.

18 Если кто еще помнит этих плохоодетых темных личностей, осаждавших московские магазины и стоящих в десятке очередей одновременно, то ему может показаться странным тот факт, что у них могли быть какие-то связи. Естественно — это были всего лишь исполнители. Сами спекулянты сидели по домам и организовывали работу. Точно так же как мы после СССР работали с "челноками".

А то, что не раскупали "колбасники", доставалось командированным. В те годы, сотрудники многочисленных заводов и ведомств катались по стране взад и вперед. Насколько я понимаю, в социалистической синекуре, тем самым, создавалась видимость кипучей деятельности. Страна, неспособная создать электрочайник и обеспечить население стиральными машинами, должна же была как-то показать себя. Вот и мотались по городам люди с совершенно идиотскими заданиями. Большинство, в том числе и я, составляли так называемую "живую почту" — развозили какие-то документы в различные организации, потому что единственная в стране Почта СССР работала из рук вон плохо. О быстрой почте мы даже и не мечтали. Письма могли доставляться неделями, особенно в организации19, а могли и просто-напросто бесследно исчезнуть. Иногда приходилось проехать двое-трое суток только для того, чтобы поставить какую-нибудь подпись или отвезти какую-либо бумажку — работа кипела — пар уходил в свисток.

19 Частным лицам письма доставлялись лучше, поскольку почты ежедневно разносили газеты, а с газетами и остальную корреспонденцию. А для организаций ждали, когда побольше писем накопится — не нести же две-три штуки — и ожидание складывалось в месяцы и годы.

И вот я еду один (Сергей Иванович подхватил грипп) из Минска в Москву на электричках, пересаживаясь каждые два-три часа пути с одной на другую. Их расписание составлял какой-то очень добрый человек, поскольку на конечной станции ждать следующей электрички приходилось не очень долго. Например, приехав в Оршу, я ждал отправления на Смоленск всего сорок минут — как раз столько сколько необходимо для того чтобы отдохнуть от стука колес и от тряски на жестком сидении.

Поскольку я выезжал вечером, у меня то ли на Вязьму, то ли на Гагарин приходился ночной перерыв — с часа до четырех с половиной часов ночи, когда электрички не ходили. Времени было масса — я старался не засыпать, поскольку с устатка можно заснуть так крепко, что проснуться поздно, когда в электричках будут забиты народом, а в четыре утра сидячих мест было предостаточно.

И вот, в самый "разгар" перерыва мне потрбоваплось зайти в вокзальный буфет. Обычно я обходился "неприкосновенным запасом", который всегда возил с собой, но в этот раз, был что-то особенно голоден и все съел еще проезжая Оршу.

Ох, советские станционные буфеты, не описать словами, что это был за ужас, с их вечно черствыми булками, чахлым прокисшим салатом и жидкой, пахнущей несвежей водой, бурдой, в насмешку называемой какао. Но голод не тетка — пришлось идти. Была еще одна причина по которой я не любил буфеты — СССР недаром называли "страной очередей"! Даже ночью! Даже на какой-то далекой станции к буфету тянулась длиннющая очередь. Странно и страшно!

Я тоскливо пошел становится в хвост очереди. Меня обуревали два противоположных чувства — чувство голода и нежелание стоять. Хотя, собственно говоря, мне совсем нечем было заняться. Моя электричка уходила еще почти через два часа, но ноги за долгий день и половину ночи настолько устали, что больше хотелось посидеть-поотдохнуть. Многие так и поступали — занимали очередь, а сами садились на какую-нибудь свободную лавку. Поэтому, чтобы узнать нет ли за стоящим в конце очереди пожилым человеком нерусской внешности никаких "мертвых душ", я спросил: "Отец — вы последний?"

Не знаю почему я назвал его "отец" — обычно в очередях я просто спрашивал: "Вы — последний", не загромождая вопрос излишними словами. Выросший без отца, я наверное не ощущал в этом слове того сакрального смысла близкородственных уз, которое знакомо всякому, кто вырос в нормальной семье и поэтому беззастенчиво употреблял его "всуе" к незнакомым людям значительно старше меня. Стоящий передо мной человек был явно немолод и мне захотелось, таким образом, подчеркнув его старшинство передо мною, выказать ему свое уважение. Хотя я часто обращался к ровесникам: "братишка", "сестренка", а к старшим: "отец" или "мать", "бабушка" или "дед"20. Не знаю кто меня к этому приучил — уж точно не мать. Она всегда всем говорила только безлико-бесстрастное "вы", "товарищ", или "гражданин", сильно возмущаясь обращением "мужчина" или "женщина".