5-ый пункт, или Коктейль «Россия»

Многие читают и понимают стихи буквально и наверняка зададут вопрос: а кто эта «упрямая подруга»? Удовлетворю любопытство: Анна Ахматова. И приведу еще строки Мандельштама из его стихотворения «Европа»:

Завоевателей исконная земля —
Европа в рубище Священного Союза;
Пята Испании, Италии медуза,
И Польша нежная, где нету короля.
Европа Цезарей! С тех пор, как в Бонапарта
Гусиное перо направил Меттерних, —
Впервые за сто лет и на глазах моих
Меняется твоя таинственная карта!

Карта меняется, но культурные ценности остаются и продолжают манить своими чудесами каждое последующее поколение России. И вот уже русская поэзия начинает говорить почти по-английски:

Гарсон, сымпровизируй блестящий файф-о-клок!..

Одна нога стоит на московском асфальте, а другая уже готова опуститься на Елисейские поля. Одна рука отталкивает от себя том Гончарова, а в это время другая торопливо тянет к себе сочинения Кьеркегора или современного Умберто Эко.

Забыто «Слово о полку Игореве», и уста изрекают уже речи Заратустры: «Жизнь есть родник радости; но всюду, где пьет отребье, все родники бывают отравлены».

«Но скажите же мне, братья мои: если человечеству недостает еще цели, то, быть может, недостает еще и его самого?

Так говорил Заратустра».

Эко, куда занесло! Аж к Фридриху Ницше!.. Не увлекайся, автор, не зарывайся, говорю я себе, а сам про себя думаю, чем бы лучше закончить эту главку? Как кратко выразить отношение России к Западу?

Это смесь любви и ненависти. Да, Россия одновременно любит Запад и ненавидит его. Стремится к нему и постоянно отталкивает его от себя.

Поиск пути

«Итак, куда мы идем? По стопам западной цивилизации? Но у Клеопатры было много любовников…»

Николай Михайловский, 1872

Боязнь перемен, идущих с Запада, остро чувствовали славянофилы в середине XIX века. Им был чрезвычайно люб спокойный патриархальный пейзаж России, с миргородскими лужами посередине улиц, с пением петухов по утрам, с громыхающими тарантасами по нескончаемым дорогам великой страны. Все атрибуты российской жизни виделись лишь в приглядном арино-родионовском свете: тут и однозвучный колокольчик, и пузатый тульский самовар, и долгие зимние вечера со свечами и лампадами, и загулы купцов, и почитание царя-батюшки, и мильон терзаний русских интеллигентов…

Всю эту сонную заводь мог растревожить и разогнать ветер с Запада, ветер промышленных перемен…

Константин Леонтьев (любопытнейшая личность: врач, дипломат, журналист, цензор, послушник монастыря) призывал к замкнутому, обособленному от Запада образу мысли: «не танцевать, а молиться Богу, а если танцевать, то по-своему». Ратовал за «византизм».

Видел в России новый исторический центр христианского мира.

Тревогу и ненависть Леонтьева вызывала идущая из Европы «машина» — «этот физико-химический умственный аппарат» (уж не роботов ли с компьютерами предугадал русский мыслитель, удалившийся от мирских тревог в келью?!).

«В России много еще того, что зовут варварством, и это наше счастье, а не горе», — делал вывод Леонтьев.

Развивая ту же мысль, Николай Добролюбов писал: «Да, счастье наше, что позднее других народов вступили на поприще исторической жизни. Присматриваясь к ходу развития народов Западной Европы и представляя себе то, до чего она теперь дошла, мы можем питать себя лестною надеждою, что наш путь будет лучше…»

Как сказал другой классик: «Надежды юношей питают!..»

В прокламации «К молодому поколению», изданной в июне 1868 года в Лондоне, Николай Шелгунов страстно писал:

«Хотят сделать из России Англию и напитать нас английской зрелостью. Но разве Россия по своему географическому положению, по своим естественным богатствам, по почвенным условиям, по количеству и качеству земель имеет что-нибудь общего с Англией? Разве англичане на русской земле вышли бы тем, чем они вышли на своем острове? Мы уж довольно были обезьянами французов и немцев, неужели нам нужно сделаться еще и обезьянами англичан? Нет, мы не хотим английской экономической зрелости, она не может вариться русским желудком.

Нет, нет, наш путь иной,
И крест не нам нести…
(А. Григорьев)

Пусть несет его Европа… Мы не только можем, мы должны прийти к другому…»

«Мы похожи на новых поселенцев: нам ломать нечего, — утверждал далее Шелгунов. — Оставимте наше народное поле в покое, как оно есть; но нам нужно выполоть ту негодную траву, которая выросла из семян, налетевших к нам с немецкими идеями об экономизме и государстве. Нам не нужно ни того, ни другого…»