5-ый пункт, или Коктейль «Россия»

Чуть раньше, 9 июля, тому же Анатолию Мариенгофу: «Сейчас сижу в Остенде. Паршивейшее Гель-Голландское море и свиные морды европейцев. От изобилия вин в сих краях я бросил пить и тяну только сельтер… Там, из Москвы, нам казалось, что Европа — это самый обширнейший рынок распространения наших идей в поэзии, а теперь я вижу: Боже мой! до чего прекрасна и богата Россия в этом смысле. Кажется, нет такой страны еще и быть не может…»

Короче, «лицом к лицу — лица не увидать. Большое видится на расстоянье».

На родине Есенину все видится иначе, в драматическом разломе, в трагическом противоречии:

Полевая Россия! Довольно
Волочиться сохой по полям!
Нищету свою видеть больно
И березам и тополям.
Я не знаю, что будет со мною…
Может, в новую жизнь не гожусь,
Но и все же хочу я стальною
Видеть бедную, нищую Русь…

Сергею Александровичу хотелось верить в хорошее, но разве можно обмануть поэтическое чувство, интуицию?

Я утих. Годы сделали дело,
Но того, что прошло, не кляну.
Словно тройка коней оголтелая
Прокатилась на всю страну.
Напылили кругом. Накопытили.
И пропали под дьявольский свист…

Поэт хоронил себя при жизни. И, уходя, расставался с надеждой:

А месяц будет плыть и плыть,
Роняя весла по озерам…
И Русь все так же будет жить,
Плясать и плакать у забора.

То есть не верил ни в какое возрождение «голубой Руси»? Похоже, не верил, не отсюда ли крик-боль:

Ты, Рассея моя… Рас…сея…
Азиатская сторона!

Временно простимся с Сергеем Есениным и обратим взоры на Вячеслава Иванова. Он говорил: «Я очень… люблю слово «слава» и ценю свое славянское имя Вячеслав… Я нахожу, что сия фамилия, в связи с моим «соборным» мировоззрением, мне весьма подходит. «Иванов» встречается среди всех наших сословий, оно внерусское, старинное, и вместе с моим именем и отчеством звучит хорошо: Вячеслав — сын Иванов.

Итак, Вячеслав Иванов — русский человек. Бердяев называл его «наиболее культурным человеком, какого он когда-либо встречал». Сергей Маковский писал так:

«Вячеслав Иванов — редчайший представитель средиземноморского гуманизма, в том смысле, какой придается этому понятию, начиная с века Эразма Роттердамского, и в смысле расширенном — как знаток не только античных авторов, но и всех европейских культурных ценностей. Он владел в совершенстве латынью и греческим… Образцово знал он и немецкий, итальянский, французский, несколько хуже — английский; философов, поэтов, прозаиков всего западного мира он читал в подлиннике и перечитывал постоянно; глубоко понимал также и живопись, и музыку…»

Почти двадцать лет, с 1886-го по осень 1905 года, Вячеслав Иванов бывал в России лишь наездами: он учится в семинаре крупнейшего специалиста по античности Т. Моммзена в Берлине, затем работает в Риме, в Британском музее, пишет диссертацию, живет в Париже, во Флоренции, в Афинах, посещает Иерусалим…

Попытался сотрудничать с советской властью — не получилось. Перебрался на Кавказ, а в августе 1924 года уехал в Италию. Последние годы преподавал в ватиканских учебных заведениях. Принял итальянское подданство, перешел в католичество и умер, не выдержав римской жары, 16 июля 1949 года, в возрасте 83 лет. Дж. Папини назвал Вячеслава Иванова одним из «семи стариков» (наряду с Бернардом Шоу, Гамсуном, Метерлинком, Клоделем, Ганди и Андре Жидом), в лице которых минувший век жил еще в культурной реальности послевоенного мира, семи великих из плеяды поэтов и мифотворцев, на ком лежала, хотя бы частично, ответственность за катастрофу XX века.