50/50. Опыт словаря нового мышления

Некоторые деятели, распознавая под видимостью социализма плоть тоталитарного государства, вновь открывали это пространство. В 1947 году Андре Бретон в книге «Аркан 17» призывал обратиться к великим утопистам, от которых нас отвлек марксизм. В 1950 году в книге «Десять тезисов о современном марксизме» Корш разоблачал реакционную утопичность возрождения первоначального марксизма и противопоставлял ему возврат к целостности современного общественного движения. Постепенно формировалась идея о том, что утопия - это форма общественной мысли и, более того, оригинальный подход к социальным проблемам, идея, которая должна быть понята сама по себе, вне всякого сравнения (это не зародыш революционной науки и не дополнение к духовным исканиям). Короче говоря, утопию необходимо переосмыслить как практику специфического вмешательства в социальную сферу, как, возможно, совершенно новую практику преобразования мира. Нет сомнения в том, что обращение к великим утопистам - их сочинениям или практической деятельности - было стимулировано поисками, может быть не совсем осознанными, путей выхода из современных апорий. В сравнении с возрождением революционной политической традиции, происшедшим почти в то же время, обновление утопии характеризовалось удивительной и своеобразной свободой при рассмотрении объекта. Пройдя через период сомнений или критики (не имеет значения, откуда они исходили - от марксизма или анархизма, от Прудона или Сореля либо от сюрреализма), этот возврат к утопии удачно избежал подводных камней наивности и догматизма.

По существу движение к утопии представляет собою, быть может, один из тех путей, которые позволяют избежать альтернативы «все или ничего», не допустить бесконечного чередования революционности и разочарования.

«Брешь» 1968 года свидетельствует о том, что утопия встретилась с современностью; в этих событиях просматривается столкновение между анонимным возрождением утопии, множественной, многообразной, «безрассудной», ищущей самое себя, и - с другой стороны - империализмом революционной традиции, который неустанно стремился дать классическое политическое толкование нового, ввести неизвестность исключительного в рамки известного. Но исход этого столкновения остался неопределенным.

Да, нас основательно провели. Все это только иллюзии. Едва погасли юбилейные огни, как начался новый процесс, процесс над великими учителями-мечтателями. Приговор уже вынесен. В мягкой форме он звучит так: «У нас нет определенного идеала. Утопию не любят». «Утопия - это нечто малопривлекательное». («Эко де саван», февраль 1978 года). В жесткой же форме утверждается: «Утопия - это Гулаг» («Магазин литтерер», июль - август 1978 года). Одни спрашивают: «Куда же делась утопия?» Другие отвечают: «С утопией покончено, утопия мертва». Какие же у нас гибельные заблуждения! Мы связывали с утопией мысли о счастье, желаниях, воображении, эмансипации, переменах, преодолении ограничений, о чудесном, мы обращались к теням Томаса Мора, Кампанеллы, Сен-Симона, Анфантена, Дежака, Пьера Леру, Уильяма Морриса. Пагубные иллюзии, ужасные имена! Действуя таким образом, мы были предвестниками тоталитаризма.

Бесполезно требовать аргументов, анализа, основанного на истории, проводить различие между старой и современной утопией, смешно (если не возмутительно!) стремиться провести разграничение между утопиями, основанными на скудости и на изобилии, между государственными и антигосударственными утопиями. Все эти нюансы интересуют лишь близоруких и заумно рассуждающих эрудитов. Для тех же, кто проницателен и умеет охватить взглядом все пространство утопии, существо вопроса можно резюмировать тремя постулатами:

- Через всю историю - от Платона до наших дней, - через множество цивилизаций проходит, в сущности, лишь одна идея утопии - вечная утопия.

- Действительно, во всех своих разнообразных произведениях утописты пишут и переписывают один и тот же текст. Отсюда и принцип чтения: ознакомившись с одной утопией, вы ознакомились со всеми. Поэтому не удивительно, что знатоки утопии появляются как грибы после дождя, не приходится удивляться и качеству результата.

- Утопия, вечная утопия неизменно тоталитарна. Доказывается это тем, что утопия - творение математиков, геометров общественного порядка, а не поэтов. Разве Платон не изгнал поэтов из идеального города? В утопии все до крайности серьезны; отсюда изгоняется фантазия, беспорядок, все оригинальное; здесь душат свободу. Будучи закрытой, основанной на автаркии системой, утопия уподобляется обезумевшей машине, которая фабрикует симметричность, служит для производства и воспроизводства одного и того же.

Утопическое государство функционирует как огромная казарма. Это триумф системы, организованности, искусственности и артефакта в противовес всему органическому и жизненному. Очевидны основы этого государственного деспотизма: подчинение индивида, приоритет равенства над свободой, наконец, разрушение семьи, которая, как каждому известно со времен О. Конта и Ле Пле, является очагом свободы.