50/50. Опыт словаря нового мышления

«Европеец XIX в., - писал Клод Леви-Строс, - провозгласил свое превосходство над остальным миром, похваляясь паровой машиной и другими техническими достижениями». Действительно, во имя этой уверенности Европа осуществила свою колонизаторскую политику. Технически грамотному и рационально мыслящему европейцу, воплощающему прогресс перед лицом других человеческих сообществ, завоевание представлялось наиболее быстрым и благородным способом, позволяющим приобщить отсталые народы к цивилизации. На развитые нации ложилась миссия: подстегнуть поступательное движение неевропейцев к образованию и благосостоянию. Западной цивилизации во спасение первобытных народов предстояло «поглотить» их отсталость.

Антропологи от Боаса до Леви-Строса первыми отвергли такой подход. Они не льстят свойственной европейцам гордыне, а пробуждают в них угрызение совести, изучая и утверждая системы представлений, возникшие как ответ на проблемы общественного бытия в человеческих группах, которые Европа взяла под свою опеку. Идее о существовании единственной развивающейся цивилизации, авангардом которой якобы является Европа, а высшим смыслом достижения - техническое господство над миром, они противопоставили концепцию равноправия культур и их неприводимого к общему знаменателю разнообразия. Исключительной роли культа аналитической мысли и утилитарного разума они противопоставили новые способы бытия и мышления, которые не обрекают человека на бесконечную эксплуатацию окружающей среды. По мере утверждения Западом своего мирового господства постоянно углублялись сомнения этнологов в его обоснованности.

Пережитое унижение оказалось спасительным и, вне всякого сомнения, помогло народам «третьего мира» освободиться от системы ценностей, во имя которой они были порабощены. Введение гуманитарными науками нетехнических критериев для определения уровня развития того или иного народа развенчало последнее обоснование европейского превосходства. Запад раз и навсегда утратил в глазах своих жертв притягательную силу. Вновь обретали законное признание обычаи, которые не соблюдались в соответствии с упрощенческой концепцией прогресса; возродилась из забвения культура прошлого, подвергавшаяся замалчиванию и профанации в ходе форсированного марша, который Запад посчитал себя вправе навязать историческому процессу. Одним словом, культурное самосознание позволило порабощенным народам избежать подражания, утвердить свои особенности, вместо того чтобы униженно копировать поработителя, дало возможность гордиться своими обычаями, которых их принуждали стыдиться.

Но научно-техническое господство не исчерпывает все значение предпринятого европейцами завоевания. Для Европы характерна также оторванность личности от семьи, потомства, национальных особенностей и культуры. Корнелиус Касториадис пишет: «Разные человеческие общества почти всегда и почти везде имели разнородный характер, т. е. отличались незыблемостью существующих установлений, непоколебимостью племенных верований. Это, если вдуматься, «нормальное», даже, более того, наиболее вероятное состояние было действительно нарушено только в Европе. Только в Европе, сначала в Греции, а позднее вновь в Западной Европе, общество выработало способность сомневаться в самом себе». Иначе говоря, только в Европе культура (в этническом значении) была низвергнута с пьедестала и полностью разжалована политической и духовной свободой.

Критика европейского этноцентризма обратилась к понятию «культурное самосознание» и возродила тем самым романтическое понятие «народный дух», возникшее в качестве реакции на Просвещение и Французскую революцию, но не сумела различить два важнейших аспекта: технику и автономию. Роковое смешение понятий привело к печальному результату: многим бывшим колониям, добившимся независимости, пришлось оплачивать личной автономией высокомерие инструментальной рациональности, правами человека - паровую машину; культура, понимаемая как художественное и литературное творчество, была принесена в жертву культуре, трактуемой как обязательная приверженность незыблемой традиции; демократия, позволяющая обществу полноценно раскрыть все свои возможности на основе самосознания, была принесена на алтарь культурного самосознания и его нерасторжимой целостности, в то же время неумолимо развивался в планетарном масштабе процесс, низводящий мышление до уровня вычислительных операций.