50 оттенков блондина

Под утро зазвонил телефон. Это была Лида, получившая накануне мою визитную карточку. Она твердила, что вряд ли мне захочется ее увидеть, но объясниться необходимо. В качестве компенсации морального ущерба Лешка с Лидой (они уже были зачем-то официально разведены!) предложили мне фиктивный брак и выезд за рубеж. «По дружбе возьмем за вход всего десять тысяч евро…» Я выслушал ее и принялся собирать вещи.

Пару часов спустя я сидел в самолете и размышлял на свою любимую тему. Она звучит так – «Что с нами делает время?». Я не искал объяснения произошедшему накануне. В то время каждый жил как хочет не только в Лондоне, но уже и в нашей стране. А может, я и вправду им обоим нравился? Но я-то свингером становиться не собирался, само слово узнал только в эту ночь. Я еще толком не знал, в чем тут дело. Но кто я такой, чтобы судить Лешку, который однажды предложил жене жить не вдвоем, а втроем? И можно ли судить Лиду, которая испугалась перспективы вдали от родины остаться матерью-одиночкой и согласилась на это? И что можно сказать о девочке, которую на супружеском ложе друзей заменила другая девочка, третья, а потом и мальчик… Почему интимная жизнь перестала быть интимной? Угасло чувство моих друзей или подверглось чудовищной трансформации?

Свин-гер-ство… Что это вообще – высшая степень доверия друг к другу, извращенное проявление любви или крайняя точка циниз ма? Я убрал из непривыч ного слова средний слог. По сути, получилось то же самое, но до боли знакомое существительное. Свин-ство.

Заяц без ушей

На этот раз я поставил рекорд: прожил вне состояния влюбленности почти год. И когда былые бури и страдания стали забываться, мы с другом пошли в кафе. У нас была старинная игра-забава: мы располагались на летней веранде, мимо которой шла толпа. И представляли себя зрителями в театральной ложе, а прохожих – актерами. Некоторые смешили до слез. Эта невинная игра могла продолжаться часами. Но в этот раз одна из проходивших девушек посмотрела на меня, улыбнулась, неловко оступилась и… упала. Через мгновение я подхватил ее и усадил за наш столик. Через пять минут Света смущенно пила минералку. Через шесть минут мы узнали, что она очень плохо видит, линзы носить не может, а очки ей не идут. «Кто же вас выпустил из дома?» – вырвалось у меня. «Никто, я живу одна!» Мы стали встречаться, и я испытывал совершенно новые ощущения. Пожалуй, впервые рядом была женщина, которая нуждалась во мне ежеминутно.

Света была художницей. Несмотря на катастрофически слабое зрение, рисовала она здорово. Я никогда не брался судить об искусстве, но ее работы завораживали. Она дела ла огромные абстракции обыкновенными гелевыми ручками. Света работала стоя, при помощи гигантской лупы и сильнейших светильников. На одну картину у девушки уходил месяц. В промежутках мы гуляли и насла ждались друг другом. Как-то она долго меня рассматривала, а потом рассмеялась: «Если затею рисовать твой портрет, это будет очень просто! Ты похож на зайца без ушей! »

Моя новая знакомая, как и большинство людей искусства, была тщеславна. Она мечтала прославиться, ей хотелось устроить выставку за границей. «Вот бы поехать в кругосветное путешествие и посмотреть мир! Хотя в моем случае слово „посмотреть“ малоуместно…» – и она грустно улыбалась. А иногда мы сидели у большого камина (Света жила на родительской даче), и я рассказывал ей о какой-ни будь стране, в которой побывал. Вот так Света стала «ездить» по миру, а потом и рисовать его. Особенно ей понравились рассказы о Нью-Йорке – людях, небоскребах, парках и музеях. Когда Света узнала о галерее Гуггенхайма, где проходят выставки современного искусства, она просто зарыдала: «Ты представляешь, каково мне сознавать, что моих картин этот город никогда не увидит?»

И она стала рисовать американскую мечту. А я решил организовать Светину выставку в Америке.