Сначала он сходил к церкви, в избу к ребятам. Петька с Олавом еще дрыхли, но он их безжалостно разбудил, кратко рассказав, какие на сегодня планы. Они прониклись и начали суетиться, пытаясь сделать все и сразу, но он погнал их завтракать, а сам пошел открывать церковь. Когда он открыл все ставни и начал прикидывать, как расставить нужное, пацаны вернулись, да не одни, а вместе с Ефимом, который тоже волновался насчет сегодняшнего… действа. Пока Петька прибирался в церкви, они втроем с Олавом прикинули, что из имеющихся церковных вещей им пригодится, и начали обустраивать все окончательно. Ефим волновался, что будет мало света, но оказалось, что были специальные лучины и места для них на стенах, надо было только принести и поставить плошки с водой для угольков. Проверили, вроде видно было все, да и день, хоть и ожидался сегодня облачный, потихоньку наливался светом. Ефим все же сходил в усадьбу и принес пару светильников дополнительно. Седов еле отбился от Петьки, увидевшего зажигалку, пообещав дать ее посмотреть, когда все закончится.
А когда у них было уже все готово, пришел Семен с парой своих людей. Они принесли знамя и все остальное, что обещали сделать вчера с орденскими символами. Некоторое время потратили на расстановку всего этого, еще раз проверили свет – вроде, получилось впечатляюще. Всех все устроило, Семен задумчиво чесал в затылке, его бойцы вообще смотрели с почтением и даже сняли шапки перед готовой композицией. Николай Федорович немного устал от всей этой суеты, хотя физической нагрузки почти никакой и не было, и они сходили с Ефимом выпить взвару по чашечке, оставив церковь на Олава с Петькой. В той части длинного двора, которая к церкви примыкала, Михайла с бойцами тем временем начал устанавливать какие-то подставки для организации прощания с погибшими. Пока они всем этим занимались, пока выносили гроб с телом Седмеца и тела орденцев – и двор от снега утоптали, и начали подходить из деревни люди. Как оказалось, с утра посылали пару дневальных к новому старосте, предупредить. В основном, пришли одни мужики, баб было немного, а детей не было совсем, только жена того орденца, что жил в селе, рыдала у его тела, да при ней держались двое мелких. Тела орденцев и Седмеца были устроены по разные стороны от входных дверей в церковь, возле своего побратима постоянно стояли, сменяясь, по паре бойцов из первого десятка.
Седов отправил пацанов проститься с пастором, сам он глянул мельком, проходя – вряд ли пастору было больше 25 лет, мертвенно-бледное лицо без усов и бороды было совсем молодым. К нему, кстати, подходили прощаться многие деревенские, на бойцов Ордена они глядели лишь вскользь. Разве что сам рыцарь привлекал внимание, но… мертвое тело и есть мертвое тело. Сейчас от остальных оно отличалось лишь отсутствием бороды – погибший рыцарь носил только усы.
Особо никого не ждали, совсем рассвело уже давно, и кто-то еще шел по дороге от деревни к усадьбе, когда на крыльце появились князь и десятники. Негромкие разговоры во дворе затихли, и народ стал плотнее стягиваться к церкви. Вышли и все бойцы отряда, кроме дневальных, прихромал, опираясь на своих, раненый, пришли и кухонные девки, и конюх с помощниками. Какое-то время все выстраивались, оставив пятачок у дверей церкви свободным, а потом возле покойников зажгли свечи и Ефим начал заупокойную службу. Еще утром, когда они все готовили в церкви, он, волнуясь, попросил у Николая Федоровича его крест. Тот без вопросов дал, и сейчас он раскачивался в руке у Ефима, вместо кадила, которое, как помнил Седов (как любой, наверное, человек его возраста, он неоднократно бывал на похоронах, и даже сам принимал участие в их организации), должно было быть у священника, проводящего отпевание.